При дворе Тишайшего - [68]

– «Кому простите грехи, тому простятся; на ком оставите, на том останутся», – говорила низким, глухим голосом Марфуша, когда сухая горошина, заменявшая кость, остановилась на одной из статеек.

– Что же это означает? – спросила с недоумением Ирина Михайловна. – Ты закинула, скоро ли выйду я замуж, а тут вышло о грехах.

– Стало быть, когда ты простишь всем грехи, тогда и твои желанья сбудутся, – не смущаясь, ответила Марфуша.

– А узнай-ка, кто будет моим суженым? – полюбопытствовала Татьяна Михайловна.

Марфуша подняла руку с горошиной и, бормоча заклинания, уронила ее на книжку.

– Ну, читай, читай! – торопили царевны.

– «Когда же окончится тысяча лет, Сатана будет освобожден из темницы своей и выйдет обольщать народы, находящиеся на четырех углах земли, Гога и Магога, и собирать их на брань», – прочитала гадалка, и улыбка мелькнула на ее тонких губах.

– Что это будет, мать моя? – с испугом спросила бойкая Татьяна Михайловна. – Значит, мой суженый… ой, даже страшно на ночь слово такое вымолвить…

– Значит, что суженый твой в тюрьме сидит на краю света, а придет время – освободится и к тебе явится с великой ратью.

– Лучше на лучину погадай! – продолжала нетерпеливая Анна Михайловна. – Что-то несуразное вещает книжка твоя!

– Боярыня Елена Дмитриевна отчего не идет? – простонала между тем царица.

– Ну, не идет боярыня, и не надо, – довольно резко оборвала невестку царевна Анна, – а ты все стонешь и поиграть не дашь спокойно. И что тебе далась эта боярыня?

– А ежели невзначай да царь заглянет? Что тогда скажешь? – испуганно возразила царица.

– Ну и пусть его заглядывает, – беспечно ввернула Татьяна Михайловна, – ворожея и ему погадает.

– Да гадалка-то хваленая что-то неладное все говорит, – капризно заметила Ирина Михайловна.

– Не понимаете вы книжных слов, оттого это, – бесцеремонно проговорила Марфуша, – да и я не горазда по книжке-то гадать. Вот по руке, по звездам, еще… – но она вдруг запнулась, пугливо озираясь.

– Говори, говори, не бойся, не выдадим!

– Нет… много лишних ушей здесь, – тихо произнесла Марфуша, так что ее слышали одни только царевны.

– Страшное что? – еще тише спросила царевна Ирина, сгорая от любопытства. – Что, скажи, голубушка!

– Тебе одной скажу, коли не выдашь!

– Забожусь, как только хочешь!.. Все схороню!

– Преклони ухо, – серьезно приказала гадалка и, когда царевна, чуть дрожа, исполнила это, еле внятно произнесла: – Души мертвых могу вызвать, они говорить будут…

Царевна, не дослушав, с заглушенным криком отпрянула от страшной ворожеи.

– Что, что она тебе сказала? – обступили царевну сестры.

Та пугливо глянула на цыганку, которая пристально посмотрела ей прямо в глаза.

– Ни… ничего! Она мне ничего не сказала, – оправляясь, произнесла царевна и тут же беспечно прибавила: – Ты когда-нибудь мне погадаешь… так!

– Как? – приставали сестры.

– На руку, – выручила царевну цыганка, – дай ручку, и сейчас погадаю! – Она взяла маленькую руку царевны Татьяны, долго и внимательно разглядывала ее и произнесла: – Рука твоя хорошая: жизнь долгая, тихая и благочестивая… Только больших радостей у тебя мало будет, а крови, крови много увидишь! Ты-то будешь в стороне, а кровь вокруг тебя так и льется, много ее льется…

– Что это ты страсти какие говоришь? – остановила их царевна Анна. – Посмотри и мне. Неужели так-таки замуж и не выйду? – И она протянула гадалке свою руку.

– И твоя жизнь долгая и тихая. Только ты строптивее сестры. Жизни семейной что-то не видать! Не обессудь, царевна, нет у тебя суженого… а крови, крови тоже немало, и ты близко к ней стоишь… ближе сестрицы!

– Оставь, ну тебя и с гаданьем! – вырвала свою руку Анна Михайловна.

– Царица, что ж ты не погадаешь? Сама звала ворожею, а теперь сидишь и ничегошеньки? – спросила одна из боярынь.

– Боязно мне в положении-то моем…

– Ничего страшного ворожея и не скажет, – заметила царевна Ирина. – Да с той поры, как неправду мне сказала одна странница насчет жениха моего, не верю я ворожеям!

– А ежели, царевна, – проговорила Марфуша, – я покажу тебе твоего бывшего суженого, поверишь ли ты мне?

– Что же, покажи, тогда я поверю.

– Только не здесь, не здесь! – засуетились боярыни.

В это время в покои вошла Елена Дмитриевна. Она была бледна, ее голубые глаза глядели холодно и жестко; вокруг рта легла складка, придававшая ее красивому лицу угрюмо-злобное выражение.

– Звала меня, царица-матушка? – рассеянно произнесла она и села на скамью, не глядя ни на кого.

Она не заметила, как руки цыганки дрогнули и выпустили концы платка, а глаза загорелись странным блеском.

– Без тебя боязно как-то, – виновато улыбнулась царица, – вот хотела узнать, кого Бог даст… Слышала про искусство ее, а вот царевны сказывают, не умеет она разгадывать.

– Скажи, боярыня, сильна я или нет? – раздался низкий, глухой голос цыганки, и она пристально посмотрела в глаза Хитрово.

У той пробежал какой-то невольный трепет по телу, когда она почувствовала на себе странный взгляд Марфушиных черных глаз, и она, отворачиваясь, неуверенно произнесла:

– Да… да, она искусница.

– Ты как будто говорила, что опаслива она? – спросила царица. – И чем опаслива – предсказаниями своими или другим чем?