При дворе Тишайшего - [66]

«И чего это царице попритчилось сегодня непременно ворожею эту слушать. Успела бы! – думала с досадой боярыня, нетерпеливо поглядывая на часы. – И чего же это он-то не идет?»

Но вот послышались торопливые шаги сенной девушки, и она ввела в комнату гостя.

Джавахов вошел, мягко ступая по полу, поклонился хозяйке и, когда она, зардевшись, указала ему на кресло возле себя, молча опустился в него.

Девушка принесла два высоких железных шандала с сальными свечами и зажгла их, поставив на стол.

В углу комнаты, на огромном поставце, стояла груда образов в дорогих ризах, осыпанных драгоценными камнями. Множество лампад теплилось перед ними, наполняя комнату удушливым запахом масла. На открытых окнах стояли горшки с пышной резедой и розами; над окном висела золотая клетка с какой-то редкой заморской птицей.

Сенная девушка внесла, по заранее данному приказанию боярыни, поднос с бутылкой старой романеи, двумя серебряными чарками и несколькими серебряными же и золотыми блюдами со всевозможными сластями.

– Выпей, гость дорогой! Отведай моей романеи! – сказала боярыня, подавая гостю полную чарку с вином и низко кланяясь ему. – Один царь это вино пьет… да вот ты еще, мой сокол! – певучим голосом причитывала Елена Дмитриевна, вызывающе глядя в смущенные очи своего гостя.

– За что такая мне честь? – теряясь под этим взглядом, произнес грузин.

– Будто не знаешь? – задорно закинула боярыня свою головку с тяжелой белокурой косой, скрученной на затылке, и глядя на него из-под полузакрытых ресниц. – Ну, пригубь же, пригубь, сокол мой ясный, омочи уста твои сахарные…

Она близко коснулась обнаженным круглым плечом плеча молодого человека; он почувствовал горячий трепет ее тела и невольно вздрогнул.

Елена Дмитриевна еще ближе прижалась к нему и, щекоча его смуглую щеку завитком белокурых волос, шептала, почти касаясь его уха своими губами:

– Будто не знаешь, не ведаешь, что ты дороже мне всего на свете! Истомилась я вся, любви твоей дожидаючись, моченьки моей терпеть больше нет! А ты люби меня или вели казнить, но жить без тебя я не могу, свет очей моих, ненаглядный мой!

Она обвила шею князя Леона своими красивыми руками и впилась поцелуем в его губы. Он не имел сил оторвать их от этого упоительного поцелуя.

– Любишь, любишь? – шептала Елена, покрывая его лицо поцелуями. – Милый мой, как мы счастливы будем! Повенчаемся, уедем, далеко-далеко… чтобы счастья моего никто не украл; орла моего цепью не опутал, жизни моей не отнял! Желанный мой! Никого еще так не любила я…

Она еще долго говорила князю Леону нежные слова, покрывая его лицо горячими поцелуями, но он уже не отвечал на них, тяготясь сценой и недоумевая, как прекратить ее. Его лицо делалось все сумрачнее и холоднее, в глазах загорался злобный огонек.

Как ни была ослеплена страстью избалованная красавица, но она скоро заметила, что возлюбленный довольно холодно принимает ее любовь.

– Что с тобой, сокол мой? – прижимаясь щекой к его щеке, стала допытываться она.

– Оставь меня, боярыня, – вырываясь из ее объятий, проговорил наконец князь. – Не следует женщине просить у мужчины любви! Наши женщины не так любят. Разве это любовь? Блажь у тебя одна! Если бы ты любила, так другого не целовала бы! – с презрительной усмешкой проговорил он.

– Кого ж это я… целовала? – бледнея, но еще не сдаваясь, спросила Хитрово.

– Видел я, боярыня, – вставая, ответил грузин. – Видел сам, как ты горячо целовала князя Пронского, узнал потом, что любила ты его! А я… и взаправду было чуть своего сердца тебе не отдал! Уж очень красота твоя на редкость дивная, думал я, что и душа у тебя такая же чистая, как кажут очи твои, да, Бог помиловал, вовремя ты себя показала мне! Спали с меня твои чары, и стало тогда легко и свободно на душе моей. Не обессудь, боярыня! – Леон низко поклонился ей. – Думал, за делом каким зовешь, слуга я твой всегдашний… Только слуга! Прощай! – И он пошел к дверям.

Боярыня, смотревшая на него, бледная, с широко раскрытыми глазами, при последних словах вскочила, как раненная стрелой, с подавленным криком подбежала к грузину и, крепко схватив его рукой, скорее прошипела, чем проговорила:

– Так не любишь? Поиграл – и будет!

– Успокойся, боярыня, – ответил изумленный князь. – Когда ж я с тобой играл?

– Так не любишь? – повторила в исступлении Елена, стискивая руку молодого человека.

– Не люблю! – спокойно и твердо ответил грузин, холодно глядя в ее красивое лицо, теперь обезображенное гневом и страстью.

– Ах! – простонала она, выпуская его руку и хватаясь за сердце, и у нее градом полились слезы. – Не любит, не любит! – с тоскою шептали ее губы.

– Полно, боярыня! – подойдя к ней, проговорил Джавахов, невольно тронутый ее горем. – Это скоро пройдет, и на твоих щеках снова заиграет румянец, а очи твои снова заблещут радостью и… новой любовью.

Но Елена Дмитриевна мрачно слушала своего утешителя. Слезы скоро высохли, она уже с ненавистью посмотрела на только что дорогое ей лицо и спросила:

– А кто она, моя разлучница?

Грузин не понял.

Елена Дмитриевна криво повела губами.

– Дурака валяешь? – с презрением кинула она.

– Я хотел расстаться с тобой по-хорошему, друзьями, думал, расстанемся, а ты меня оскорбляешь. За что – не знаю. Ну, бог же с тобой. Прощай!