При дворе Тишайшего - [63]

– Куракина Федора пошлю на него да Ромодановского Григория – авось они его угомонят.

Милославский покрутил толстыми пальцами свою бороду и хвастливо проговорил:

– Если государь пожалует, даст мне начальство над войском, то я скоро приведу Выговского да и самого польского короля пленниками.

Ничто так не раздражало царя, как самонадеянность тестя; он опять вышел из себя, услыхав это, и крикнул:

– Как ты смеешь, страдник[3], худой человечишка, хвастаться своим искусством в деле ратном? Когда ты ходил с полками? Какие такие победы показал над неприятелем? Или ты смеешься надо мною?

Положительно Милославскому не везло в этот вечер, и он с мольбой посмотрел на дочь. Та поняла его безмолвную просьбу.

– Не гневайся на батюшку, государь! – плаксиво проговорила она, зная, как слаб царь к женским слезам. – Он не со зла сболтнул: тебе послужить верой и правдой хочет. И что вы о делах не наговоритесь на сидении! – с тоской докончила она.

– И то правда! – поддержал ее супруг.

Но боярыня Хитрово была с ними не согласна; она еще не все высказала, что хотела, и потому, выразительно глядя на царя, проговорила робким голоском:

– Царю-батюшке, конечно, надоели дела, а как быть? На то он Господом поставлен над нами, за то он и есть наш кормилец и отец, а мы – его покорливые детки…

– Ишь, Лиса Патрикеевна, – улыбнулся Алексей Михайлович. – Ну, говори, лиса, что еще на хвосте принесла?

– Да вот… царевна грузинская просит повидать тебя, да и войско, какое ни на есть, послать бы им на подмогу.

– Эх, бабы! – нетерпеливо произнес Алексей Михайлович. – Что это им покойно не сидится? Ну, бабье ли это дело, скажи?

– Так она за тем сюда и прислана.

– И вовсе же нет! Прислана потому, что негде ей там укрыться! И жила бы себе здесь в холе да в покое… А придет время – и подсобим.

– Не очень-то они нам и нужны! – опять вмешался Милославский. – Невелика в них и корысть-то… Кабы взаправду в подданство наше поддались, а то все это одно пустословие! Помощи нашей просят и золотые горы сулят, а поможем – так отплатят, как теперь казаки, – смутой!

– Нет, в подданство они отдадутся непременно, – возразил Алексей Михайлович. – А только что нам с ними делать? Воевод своих туда слать? Далеко да и опасливо: неравно и в самом деле на другую сторону перекинутся…

– Если воеводство… то… оно конечно! – замялся было Милославский, понявший всю выгоду от воеводства в такой стране, как далекая, но неистощимо богатая Грузия.

– Особливо если воеводство дать… примерно князю Пронскому Борису Алексеевичу, – подзадорила жадность боярина и его ненависть к Пронскому Елена Дмитриевна.

– Ну, ему этого воеводства не видать! – желчно заметил Милославский.

– А почему? – наивно спросила Хитрово.

– Рылом не вышел, вот почему! – дерзко крикнул ей Милославский, полагая, что Елена Дмитриевна хлопочет за своего милого дружка.

Каковы ни были ее отношения к Пронскому, но слушать, как издевался над ним такой выскочка, как Милославский, боярыня никак не могла.

– Чем князь Борис не воевода? И молод, и умен, и родовит, не чета многим прочим, – намекнула она, взглянув на Милославского.

– Чего вы шкуру-то волчью делите, когда и волк-то по лесу бегает? – вмешался царь. – Еще Грузия не наша, не пришло нам время воевод там сажать… Да кабы и пришлось, князя Пронского мы туда воеводствовать не пошлем: он довольно богат и без этого. И тебя не посажу, – обернулся Алексей Михайлович к тестю, – знаю твою повадку: пусти козла в огород… Ну а помощь грузинам посылать сейчас не могу, повременить надо. Вот молвят, будто сам царь Теймураз подымается в Москву… не дадим Грузии в обиду, это ты, боярыня, не бойся, а время терпит. Ты, Елена Дмитриевна, не серчай да царевне грузинской от меня передай, что, мол, мы завсегда рады ее видеть перед светлыми нашими очами, и делу ее мы помощники. Ну а теперь можно бы было и повечерять? – обратился он к царице.

Мария Ильинична сладко спала, опершись на руку и тихо посапывая.

– Уморилась, бедная! – полунасмешливо, полупечально произнес Алексей.

– Такое уж ее положение, – поспешил оправдать дочь Милославский, – да оно и лучше, когда баба не вмешивается в мужское дело, – многозначительно произнес он, кидая взгляд на боярыню Хитрово.

Та сидела красивая и величественная, и казалось, не поняла намека; только когда царь поднялся с кресла, она тоже встала и поднесла его руку к своим губам.

Лицо Алексея Михайловича вспыхнуло, в его глазах блеснул огонек, но он тотчас же совладал со своим волнением, троекратно облобызал боярыню и пошел к дверям.

Елена Дмитриевна хотела тихонько последовать за ним, но в эту минуту ворвались в комнату царевны и разбудили царицу, крича:

– Боярыня, Елена Дмитриевна! Освободилась ты? Теперь размысли, чем развеять нашу докуку!

– Дмитриевна, а ты послала? – спросила царица боярыню, окончательно проснувшись.

– Сейчас пошлю, – ответила Елена Дмитриевна.

– Что такое? За кем послать? Куда? – обступили ее царевны, сгорая от любопытства.

– Развеять вашу докуку, забаву придумала, – ответила Хитрово.

Поклонившись царице и царевнам, она вышла из комнаты, поспешно прошла к себе, позвала мамушку Марковну и, велев ей сейчас же добыть и привезти ворожею Марфушу, сама стала надевать другой сарафан и убирать голову.