При дворе императрицы Елизаветы Петровны - [6]

Едва Брокдорф покончил со своим туалетом и окинул его довольным взглядом, в дверь раздался тихий, осторожный стук, и на пороге комнаты появилась странная мужская фигурка. На вошедшем был чёрный широченный кафтан, в складках которого он совершенно потерялся; спина была совсем скрючена, как у старика, хотя по смуглому лицу с живыми восточными чертами ему можно было бы дать от силы лет сорок пять. Легко было предполагать, что согбенность никак не следствие дряхлости, а скорее результат стараний всегда и всюду принимать вид смирения. Нижняя же часть лица совсем заросла чёрной как смоль бородой, тщательно расчёсанной надвое. Глаза под высоким, покатым лбом так глубоко запали в глазницы и были прикрыты такими густыми бровями, что смотрели словно из засады. Перебирая в руках свою бархатную шапку, пришедший едва слышными шагами и сгибаясь всё ниже и ниже прошёл на средину комнаты. Его взор вопросительно скользнул по молодым людям. Наконец он робко и почтительно заговорил:

   — Имею честь видеть его высокородие барона фон Брокдорфа, который, как я узнал от Евреинова, прибыл сегодня из Голштинии?

Брокдорф важно выпятил грудь и, опершись на эфес шпаги, гордо ответил:

   — Я барон Брокдорф, что вам угодно?

Вошедший быстро поднёс к своим губам кончик полы камзола Брокдорфа и торопливо сказал:

   — Я Завулон Хитрый, торговец, имею честь обслуживать многих знатных господ своими отличными товарами, с большим трудом получаемыми мною из всех городов Европы, из Персии и Азии, из Турции и Сибири, причём я наживаюсь не много, продаю всё по сходной цене.

   — Ах, вы тот самый Завулон Хитрый, через которого я получаю почту от его императорского высочества и на которого мне указал Абрам Леви из Любека как на лицо, могущее дать мне сведения обо всём в Петербурге?

Завулон Хитрый вдруг приложил палец ко рту и, робко озираясь вокруг и подойдя почти вплотную к Брокдорфу, прошептал:

   — Да, да, я именно Завулон Хитрый; Абрам Леви из Любека — мой комиссионер, он доставляет вам письма... Но, прошу вас, господин барон, не говорите так громко о подобных вещах, так как если бы его императорскому высочеству было угодно доводить об этом до общего сведения, то он мог бы отправлять свои письма по почте или через курьера. Отправляя свои письма через меня, его недостойного слугу Завулона Хитрого, он, вероятно, решил, что это должно остаться тайной и что об этом не должна знать наша всемилостивейшая государыня императрица Елизавета Петровна. У стен есть уши, и если императрица узнает окольным путём о том, что от неё что-то скрывают, то вам, да и мне, бедному, несдобровать.

Брокдорф пожал плечами и важно сказал:

   — Я голштинский дворянин и подчиняюсь лишь своему герцогу... Что может со мною случиться? Да и императрица, рассказывают, так мягкосердечна и снисходительна... Я, право, не понимаю, к чему такой страх?

Завулон Хитрый исподлобья взглянул на Брокдорфа, скрестил руки на груди и продолжил по-прежнему едва слышным шёпотом:

   — Вы совершенно правы... Конечно, вы голштинский дворянин, но ведь немало и немецких дворян исчезло в Сибири, так что о них нет ни слуха ни духа... Действительно, её величество императрица Елизавета Петровна очень мягкосердечна и снисходительна, но всё же лучше молчать и хранить в тайне то, что не должны знать другие.

Куда девалась гордая самонадеянность Брокдорфа — он побледнел и боязливо осмотрелся.

   — Вы думаете, что это действительно опасно? — спросил он шёпотом, нагибаясь к самому уху еврея.

   — Разве я говорил, что это опасно, разве я высказал своё мнение, — возразил Завулон. — Боже упаси высказывать мнение относительно того, что касается его императорского высочества великого князя и её императорского величества государыни императрицы... Я повторяю лишь старую поговорку: «Бережёного Бог бережёт», а говорить следует всегда так, чтобы сказанное слышали лишь те уши, для которых это предназначено.

Брокдорф обессиленно опустился на стул и испуганно взглянул на Ревентлова.

Тот сразу понял, что означал этот взгляд. Он подошёл к Брокдорфу и сказал:

   — Позвольте мне уйти. Я не имею права присутствовать при разговоре, касающемся вас двоих... Кроме того, даю вам честное слово, что никто никогда не узнает, о чём вы говорили здесь при мне.

Брокдорф видимо колебался. Ревентлов уже было направился к двери, но еврей преградил ему дорогу и спросил:

   — Вы, молодой человек, друг барона фон Брокдорфа?

   — Мы земляки, — ответил Ревентлов, — и встретились у петербургской заставы... Я не имею права на тайны господина Брокдорфа...

   — Постойте, — прервал его еврей, — если кто-то что-то слышал, то лучше дать ему выслушать всё. Разве я говорил что-то предосудительное... Итак, — продолжал он, — я получил приказ через господина Цейтца, личного секретаря его императорского высочества нашего великого князя Петра Фёдоровича, отослать письмо к барону Брокдорфу через моего друга Абрама Леви в Любеке и к приезду господина барона в Петербург приготовить ему хорошую квартиру. Вот и всё, что я знаю. Тотчас же после того, как Абрам Леви известил меня, что господин барон изволил выехать, я заказал у своего старого приятеля Евреинова комнату для него; а сегодня Евреинов сообщил мне, что барон Брокдорф прибыл. Теперь мне остаётся лишь пойти к господину Цейтцу и доложить, что господин барон точно здесь.