При дворе герцогов Бургундских. История, политика, культура XV века - [6]
Ему наследовал Жан Бесстрашный. Он всё время сражался с врагами, заставляя считаться с собой и французов, и англичан, которых удерживал в повиновении «хлыстом» (soubs sa verge). Любопытно, что в отличие от своего отца, исполненного всеми добродетелями[26], Жан Бесстрашный не заслуживает в описании Шатлена подобной идеализации. Более того, автор указывает, что у него были пороки, хотя и немного[27]. Причина этого кроется, видимо, в убийстве герцога Орлеанского, заказанном Бургундским герцогом. С одной стороны, Шатлен, будучи официальным историографом Бургундского дома, не может открыто осудить его. С другой же, стремясь во всём быть беспристрастным, не желает удостоить этого герцога той похвалы, которая выходит из-под его пера в случае с Филиппом Храбрым или Филиппом Добрым. Отсюда этот штрих к портрету Жана Бесстрашного, хотя об убийстве герцога Орлеанского не сказано ни слова. Зато первая глава его хроники целиком посвящена данному событию. И здесь-то Шатлен пишет, что, действительно, герцог Бургундский заказал убийство своего соперника, но, во-первых, сразу же раскаялся в содеянном против Бога и против своей «крови и чести» (propre sang et honneur), а, во-вторых, герцог Орлеанский секретно уже замышлял покушение на самого Жана Бесстрашного[28]. То есть доводы Шатлена в защиту герцога Бургундского лежат в несколько иной плоскости, чем оправдание его поступка теологом Жаном Пти, указывавшим на возможность убийства тирана – герцога Орлеанского[29]. Причины, побудившие Жана Бесстрашного на этот поступок, Шатлен видит, скорее, в психологии герцога: он легко поддался эмоциям, не смог контролировать себя. Гибель самого герцога, воспринятая многими современниками как возмездие, побуждает автора к размышлениям о вмешательстве божественного провидения в жизнь людей. Шатлен не склонен видеть в смерти герцога Бургундского божественного воздаяния за грехи (в том числе за убийство Людовика Орлеанского). По его мнению, иногда такие случаи – несчастья, гибель, неудачи – могут казаться проклятием, но часто это знаки любви Бога и приготовления к спасению, и человек не в силах распознать их значение[30]. Ибо как иначе можно объяснить гибель стольких королей и императоров, защищавших общее благо, сражавшихся с неверными, т. е. в тех случаях, когда Бог, казалось бы, должен был оберегать их, ведь они воевали в защиту христианской веры. Но Господь допустил их гибель, словно они были забыты и оставлены им. Подобными примерами являются у Шатлена Роланд и Людовик Святой; то же самое произошло и с Жаном Бесстрашным при Никополе в 1396 г. в битве с турками[31]. К этому ряду, вероятно, относится и его гибель. Бог «дарует не только спасение и победу, но, принося страдания телу, дарует славу душе»[32]. Таким образом Шатлен пытался, насколько это было возможно, оправдать герцога в хронике, являвшейся официальной историей Бургундского дома. В трактате «Обращение к герцогу Карлу», как было отмечено, двоякое отношение к Жану Бесстрашному выразилось всего в двух словах – «немного пороков» (peu de vices). Тем не менее это не мешает автору утверждать, что он закончил свою жизнь славной смертью, несмотря на то, что был убит из зависти[33].
Несомненно, большего восхваления в произведениях Шатлена заслуживает Филипп Добрый, этот «великий лев» (le grant lion), удостоившийся особого благословения Бога. Автор признаёт невозможность в небольшом сочинении перечислить все благодеяния и подвиги этого герцога. Тем не менее он отмечает, что на земле не было равного ему государя, вызывавшего восхищение всего христианского мира. Филипп Добрый для него «жемчужина среди государей» (la perle des princes chres-tiens). Именно поэтому его смерть расценивается как «всеобщая утрата» (la perte universelle)[34].
Таким образом, заключает Шатлен устами своего персонажа, Карл должен унаследовать добродетели своих предков: рассудительность, верность Франции и почет христианского мира от Филиппа Храброго, смелость – от Жана Бесстрашного, великое правление своего отца, Филиппа Доброго, равного которому не было ни среди королей, ни среди императоров.
Особое внимание следует обратить на трактовку Шатленом отношений Франции и Бургундии. Нетрудно заметить, что три перечисленных герцога так или иначе участвовали во внутренних делах королевства. Филипп Храбрый фактически управлял им, был опорой французского трона, Жан Бесстрашный поддерживал свое преимущественное положение силой, Филипп Добрый был «столпом чести Франции» (le pillier de l’hon-neur de France). Автор подчеркивает наряду с португальскими корнями Карла Смелого его происхождение из французского королевского дома
