. Именно в Парижский Парламент направлялись апелляции на решения местных судов, в том числе из Бургундии, Фландрии и других французских фьефов, которыми владели герцоги Бургундские. Обращаясь к истории Бургундского государства, можно констатировать, что даже в периоды, когда герцоги пользовались фактически полной автономией от короля, парламент продолжал оставаться связующим звеном, не допуская полного отпадения французских фьефов от королевства. Графство Фландрия – показательный тому пример. Несмотря на постоянное сокращение обращений в Парламент из Фландрии в период 1446-1471 гг., они не исчезли окончательно. И лишь Карлу Смелому удалось на определенное время положить конец этой практике
[176]. Поэтому герцог, объявляя свои парламенты «суверенными», стремился в первую очередь к достижению в своих владениях полного суверенитета, который он понимал как отсутствие каких-либо высших судебных инстанций вне своего государства. Политика герцога была направлена на то, чтобы изъять свои земли из-под юрисдикции Парижского Парламента, что ему удалось сделать в 1471 г., воспользовавшись нарушением Людовиком XI условий мира в Перонне. Отныне все жалобы населения герцогства Бургундии должны были разбираться в Совете (парламенте) в Дижоне
[177], а в 1473 г. создается единый парламент в Мехелене (Малине) для северных владений
[178]. Однако призванные выполнять функцию высших судебных инстанций и таким образом способствовать реализации судебной власти герцога новые учреждения с поставленной задачей полностью не справились (хотя с 1472 г. и до конца правления Карла Смелого не было подано ни одной апелляции в Парижский Парламент). Здесь важно подчеркнуть и заведомо оппозиционный настрой северных владений, не желавших терять свои судебные привилегии – что выразилось в роспуске парламента в 1477 г. сразу после гибели Карла Смелого, – и чувство принадлежности к королевству, свойственное французским фьефам герцогов Бургундских на юге их государства. Зато судебный департамент двора с лихвой позволял компенсировать этот недостаток и представлял герцога Бургундского как вершителя правосудия в его владениях. Речь идет о знаменитых аудиенциях, которые давал Карл Смелый два или три раза в неделю. Они были призваны продемонстрировать личное участие государя в отправлении правосудия в духе цицероновского утверждения о том, что это первостепенная обязанность государя
[179], или в подражание примеру Кира Великого, одного из любимых героев Карла, объявлявшего государя «живым законом»
[180]. Сам герцог считал правосудие своей главной обязанностью, порученной ему Богом
[181]. Оливье де Да Марш, описавший эти аудиенции в трактате о дворе, отмечает, что благодаря им герцог мог лично выслушать жалобы всех просителей независимо от их социального происхождения и вынести приговор
[182]. Иными словами, они были призваны показать герцога защитником бедных и обиженных, представителем интересов всех подданных, даже тех, кто, по словам де Да Марша, обычно не находится «рядом с ним»
[183]. В этом плане он, казалось бы, должен заслужить в глазах современников похвалу, ведь частыми замечаниями в адрес государей были как раз упреки в небрежении судебными обязанностями (например, критика Карла VII Ж. Жувеналем дез Юрсеном
[184]). Однако подобная практика не у всех вызывала восторженные отклики. Например, Шатлен не без доли иронии указывает, что в свое время он не встречал такого ни при каком-либо другом дворе
[185]. Утверждая это, официальный историограф немного лукавил. Подобные аудиенции, восходящие к судебному департаменту курии сеньора, не были бургундским изобретением: примерно в это же время их давал герцог Милана (если говорить только о современниках). Подобная практика свидетельствовала о том, что судебный департамент двора, рассматривая не только исключительные, но и ординарные дела, в какой-то степени компенсировал еще не вполне налаженную работу специально созданных для отправления правосудия институтов
[186]. Другими словами, реальные возможности не совпадали с притязаниями герцогов. Разумеется, политика «модернизации», которую проводил Карл Смелый, отвечала «духу» времени – централизация, развитие государственных институтов. Однако незавершенность этого процесса, очевидно, сказалась на его дальнейшей судьбе. Возвращаясь к проблеме судебных функций государя, необходимо еще раз отметить, что они как никакие другие подчеркивали не только его высшую власть, но и ее публичную природу. Ибо государь призван заботиться не о своем собственном благополучии, но о благе общества, которое, по словам Карла Смелого, «не сможет существовать, если не поручено государям, являющимся публичными персонами»
[187].
Рассмотрение представлений бургундских историков о власти герцога позволяет в очередной раз обратить внимание на специфику Бургундского государства и на трудности, с которыми столкнулись его правители. Их стремление обосновать политическую автономию стимулировало разработку в официальной пропаганде вопроса о власти государя, что нашло отражение и в исторических сочинениях бургундских хронистов, материалы которых стали главным объектом исследования в данной работе. Сам ход истории определил исключительный интерес к этой проблеме. Устранение герцогов с внутриполитической арены Французского королевства способствовало тому, что все усилия Филиппа Доброго были нацелены на расширение своих владений главным образом за счет имперских земель и на достижение политической автономии. В то же время территориальная экспансия требовала политики централизации, проходившей с большими трудностями. Рефлексии бургундских мыслителей о статусе герцога имели целью доказать его независимость от французского короля и императора, обосновать его притязания на высшую власть в государстве, что выразилось в представлении о нём как о верховном правителе, призванном защищать «общее благо» подданных, которые, в свою очередь, должны беспрекословно ему подчиняться.
