При дворе герцогов Бургундских. История, политика, культура XV века - [17]

. Уже в описании осады Нейса Молине сетует на враждебную политику Карла по отношению к императору, призывая первого взять в руки оливковую ветвь вместо копья и следовать примеру отца, который, по словам хрониста, «очень любил Святую Империю»[143]. Чем более усугублялась ситуация в войне с французским королем, тем более часты становились панегирики в адрес Фридриха III и Максимилиана. Император теперь представлялся единственным верховным правителем на земле подобно Богу на небесах, он являлся «отцом отцов, царем царей, сеньором всех сеньоров»[144]. Иными словами, постулируется уже совершенно чуждая периоду правления и Филиппа Доброго, и Карла Смелого идея о том, что власть императора Священной Римской империи распространяется на все государства, в том числе и на Бургундское, и даже на Французское королевство. В хронике Молине очень ярко выражена надежда на то, что бургундские земли будут спасены в случае брака единственной наследницы герцога и Максимилиана. Сцену встречи послов императора с Марией Бургундской историк представил как библейский сюжет Благовещения. Марии сообщается, что император соблаговолил дать ей в мужья своего сына, и от этого брака родится ребенок, который избавит ее народ от смертельной опасности[145]. Здесь важны не только аналогии между людьми и библейскими героями, но также и то, что подданные Бургундских герцогов предстают как «избранный народ», который предназначается Богом через его земного наместника к спасению.

Возвращаясь к идее о божественном происхождении власти герцога, нужно отметить, что оно предоставляло особые полномочия государю по отношению к своим подданным, способствуя становлению теории об особом статусе герцога, о его абсолютной власти над подданными. Не отказываясь от преимуществ, приносимых концепцией сакральности власти государя, герцоги черпали и из других источников те аргументы, которые позволили бы укрепить их положение внутри государства. Одним из них стало римское право с его идеями о верховенстве правителя, который объявлялся источником всякого закона, отождествляемого с его желанием. Однако римское право оказалось противоречивым орудием, дававшим аргументы и противникам подобного усиления позиций монарха. Тем не менее на стороне последнего выступали библейские установки на ответственность за подданных, преобразованные в тезис об обязанности государя защищать «общее благо», что делегировало ему особые полномочия, которыми он пользовался для соблюдения общественной «необходимости», «пользы» (впрочем, эти же идеи обусловили укоренение мысли об ответственности правителя за судьбы подданных)[146]. В представлениях официальных идеологов данная концепция означала абсолютизацию власти монарха, ограниченного лишь формулировкой об «общем благе», которую можно было трактовать в пользу как усиления власти монарха, так и ее ограничения обществом. И Бургундия в этом плане не исключение, особенно в правление Карла Смелого с его стремлением установить абсолютную власть в государстве. Этот процесс шел рука об руку с политикой централизации и создания системы единых и, что немаловажно, эффективных государственных институтов. И то и другое неоднозначно воспринималось подданными. Большую роль в разработке новой концепции власти герцога, согласно которой он является наместником Бога на земле и источником всякого закона, сыграл Карл Смелый: он не только готовил теоретическую базу для нововведений, но и воплощал их на практике.

Бургундское общество и политическая элита неоднозначно восприняла политику и идеологию нового правителя. Помимо сторонников укрепления власти герцога (его ближайших советников)[147] существовала чрезвычайно влиятельная группировка противников этой «новой политической теории», основанной на идеях (хотя и несколько переработанных) гражданского гуманизма и зарождающегося абсолютизма. Она не отличалась однородностью, и ее представители (семья де Круа, сеньор де Ла Рош и др.) преследовали разные цели. Но объединяло их одно: они стояли на более традиционных позициях или противились установлению абсолютной власти государя, тоже используя положения римского права, но те, которые утверждали совершенно иные принципы организации власти. Их недовольство вызывало желание герцога укрепить свою власть путем проведения политики централизации и ликвидации вольностей, а также его враждебные отношения с французским королем[148]. В основе взаимоотношений герцога и его подданных лежали традиционные представления о государе как сеньоре, их определяли личностные связи герцога и его вассалов[149]. Однако последние часто являлись еще и вассалами короля, что до какого-то момента не приводило к конфликту с герцогами Бургундскими в силу указанного выше характера их государства. Многие представители бургундской элиты (де Лалены, де Тернан и др.) в определенное время оказывались на службе у короля, участвуя, например, с согласия герцога в заключительном этапе Столетней войны. Карьера графа де Сен-Поль[150], ставшего коннетаблем Франции после войны лиги Общественного блага, также не казалась необычной для многих современников. Впрочем, такая практика демонстрировала еще не до конца оформившееся в среде бургундской элиты представление о Бургундии как о независимом образовании. Со всей очевидностью можно говорить, что Шатлен как раз относился к той ее части, для которой политическую позицию определяли сеньориально-вассальные связи. Потому она весьма негативно воспринимала попытки противоположной стороны, возглавляемой Карлом Смелым и его ближайшим окружением, обосновать претензии на самостоятельность и построить отношения внутри государства на основе подданства. Судьба графа де Сен-Поль показала, что в ситуации острого соперничества Бургундии и Франции и в условиях политики герцога, направленной на обоснование совершенно иной природы своей власти, уже невозможно быть слугой двух господ. Карл Смелый иначе, чем его отец, смотрел на выполнение своими вассалами обязательств перед французским королем. Он рассматривал это как предательство. В ситуации с семейством де Круа