При дворе герцогов Бургундских. История, политика, культура XV века - [16]

На продолжительных переговорах в Трире осенью 1473 г. обсуждались разные варианты. В конечном итоге обе стороны согласились на воссоздание королевства Бургундия, состоящего из имперских фьефов и находящегося в вассальной зависимости от императора[134]. Первоначальные успехи в переговорах с Фридрихом III способствовали тому, что герцог даже принес императору оммаж за только что завоеванное герцогство Гелдерн. Эта процедура была, видимо, не совсем по душе Карлу, о чём можно судить по описанию Т. Базена, находившегося тогда в Трире, который утверждает, что герцог принес клятву верности достаточно тихо, ее могли услышать только те, кто находился на небольшом расстоянии от него[135]. Тем не менее он пошел на это, ожидая получить желаемый титул. Отъезд императора нарушил планы герцога, переоценившего власть Фридриха, который, скорее всего, был вынужден отказаться от прежних договоренностей из-за враждебной позиции некоторых курфюрстов по отношению к Карлу Смелому. Получить еще более могущественного противника в пределах империи было не в их интересах[136]. Хотя переговоры с императором и не прекратились, с этого времени очевидна определенная антиимперская нотка в бургундской политике, связанная в том числе и с желанием Карла Смелого всё-таки получить корону если не путем переговоров, то военными действиями. Поворот на восток в его внешней политике в 70-е гг. XV в. связан как раз с желанием укрепить свои позиции на имперском пространстве.

Этот небольшой экскурс во взаимоотношения Бургундского государства и Священной Римской империи ярко демонстрирует неоднозначность позиций обеих сторон. Бургундские герцоги, пытаясь достичь желаемого, хотели использовать авторитет императора для создания королевства, добиваясь при этом его независимого от империи статуса. Помочь в этом могла и разработанная концепция власти герцога, который претендовал в том числе и на некий авторитет в духовных делах, ставивший его если не выше, то по крайней мере наравне с императором.

Бургундские чиновники и историки[137] всеми способами пытались доказать, что авторитет и власть герцога ничуть не уступает авторитету императора, а даже превосходит его. Оливье де Ла Марш доносит до нас отголоски этих теорий, утверждая, что император Священной Римской империи становится таковым только в результате выборов, а это значительно понижает его статус по сравнению с наследственными государями[138]. Выборный государь в отличие от наследственного не мог обладать каким-либо особым благословением – утверждение, весьма распространенное во французской политической мысли классического Средневековья[139]. Несомненно, оно было взято на вооружение бургундскими идеологами. Даже не обладая титулом, равным королевскому или императорскому, герцог Бургундский уже в силу своей наследственной власти, а еще более в результате происхождения из французского королевского дома, ни в чём не уступает императору. Тот же де Ла Марш приводит любопытный эпизод, ярко иллюстрирующий это утверждение. При встрече с императором Филипп Добрый не спешивается перед ним, подобно другим имперским князьям. Из всех возможных причин такого поведения наиболее близкой к истине автор считает следующую: герцог так поступил, потому что по отцовской линии он происходит из королевского рода, и ему очень хотелось подчеркнуть этот факт[140]. Поэтому неслучайно, что де Ла Марш приводит все возможные родственные линии Филиппа Красивого, которому он посвятил свой труд, доказывая знатность его происхождения не только по отцовской линии (Максимилиан Габсбург), но и по материнской (Мария Бургундская), в которой смешалась кровь стольких королевских домов (французского, английского, португальского).

Любопытна концепция другого бургундского хрониста, Жана Молине. В прологе к своей хронике он уделяет особое внимание осуществлению власти на земле. Не порывая с традиционной концепцией о едином государе как подобии единого Бога, Молине пытается в то же время доказать обоснованность притязаний Бургундских герцогов на высшую власть в своих владениях. В противовес озвученной им же идее о необходимости служить единственному государю-защитнику хронист выдвигает теорию, которая сводит на нет универсалистские устремления императоров. Он пишет о «необходимости» разделения высшей власти между многими сеньорами и для доказательства своей правоты приводит два главных аргумента. Поскольку земля разделена на различные регионы, отличающиеся климатом, языком, религией, и эти регионы удалены друг от друга на значительные расстояния, один государь не может управлять ею, для этого требуется множество правителей. Однако более существенно то, что наличие своего государя или трона в каждом регионе диктуется необходимостью отправлять правосудие и заботиться об общем благе[141]. Таким образом, Молине утверждает идею о высшей власти каждого правителя в своем государстве, что, несомненно, было важно для герцогов, как и для любого другого монарха. Эти строки автор писал еще в бытность свою официальным историком Карла Смелого.

Поворот в отношении империи и императора произошел в бургундской политической мысли после поражения при Нанси и гибели Карла Смелого. Оказавшись перед лицом французской агрессии и неспособности бургундской элиты противостоять ей, хронисты именно в союзе с Габсбургами увидели возможность сохранения независимости от французской короны. Особенно отчетливо этот поворот заметен в хронике Молине, чьи доводы в пользу высшей власти герцога мы только что приводили, причем некоторые его аргументы схожи с риторикой защитников идей универсалистской монархии