Об этом тяжело говорить. Об этом тяжело вспоминать. Но это никогда не забывается. Три года назад нашу маму вдруг положили в больницу. Она ни на что не жаловалась, просто стала задумчивой и рассеянной. И очень похудела. У нее пропал аппетит. Когда она, доставая с полки книжку, упала и потеряла сознание, отец вызвал «скорую помощь» и сам на руках отнес ее вниз, где ждала машина. Два санитара с пустыми носилками спустились следом за ним. Из больницы наша мама не вернулась. Она три месяца болела, а потом умерла. Есть такая страшная болезнь — рак. Врачи не научились лечить эту болезнь… Они ничего не могут с ней поделать. Больше всего на свете я ненавижу эту болезнь.
Три года мы без мамы. На лбу у отца появились две глубокие морщины. Он ссутулился, утратил спортивную выправку, как говорили его друзья по институту.
Отец стоит на берегу, смотрит на нас. Он серьезный. О работе думает или о маме? Волосы у отца темно-русые, а глаза карие. Когда он смотрит вдаль, то прищуривается. Он немного близорукий, но очки не любит носить. Лишь когда садится за письменный стол, надевает. А потом, сняв очки, долго ходит по комнате и трет переносицу.
Я огорченно развел руками и выбросил окуня на траву. Он еще шевелил хвостом. Отец поднял окуня.
— Попался, разбойник! — сказал он.
— А моя рыбина ушла, — сказала Аленка. — Вместе с крючком.
— Бывает, — улыбнулся отец.
— Аленка водяного черта видела.
— Давайте обедать, — сказал отец.
— Это была коряга, — сказала Аленка.
— А глаза? Волосы?
— Какие волосы? — удивился отец.
— Что на первое делать? — спросила Аленка. — Консервированный борщ с говядиной или суп из щавеля?
— Суп, — сказал я. Отец тоже не возражал. За консервами нужно было спускаться в подпол, а щавель рос рядом с домом. На лужайке. Его тут много растет. До самой осени хватит.
Стыдно Аленке рассказывать про нашу рыбалку. Отец будет смеяться и дразнить нас. Здесь, на берегу, и мне стало казаться все, что произошло на озере, сущей чепухой. Одного только я не мог объяснить — как выскочил камень из продуктовой сетки.
— Проголодались, троглодиты? — спросил отец.
Он каждый день придумывает нам новые прозвища. Уж кем только мы не были с Аленкой: «саблезубыми тиграми», и «ихтиозаврами», и «целакантами». Отец, кроме своих станков, любит палеонтологию. Науку о древних ископаемых. У нас в доме много всяких окаменелостей. На одном белом камне отпечатался зуб трицератопса. Я запомнил это ископаемое потому, что отец говорил о нем целый месяц. Отец очень ценит этот камень и строго-настрого запретил нам к нему прикасаться.
Однажды Аленка выбрала из отцовской коллекции камень потяжелее и придавила им деревянный круг в ведре с квашеной капустой. Древняя окаменелость взяла да и развалилась на мелкие кусочки. Отец очень расстроился. Он обозвал Аленку «игуанодоном» и сказал, что этому камню двести миллионов лет.
— Не может быть, — удивилась Аленка. Миллионы лет лежал и ничего, а тут за три дня рассыпался. Тебе, папа, подсунули ненастоящий камень.
— Мне никто не подсовывал! — возмутился отец. — Я его сам нашел в Средней Азии. Это же мел, разбойница, он боится воды.
Аленке надоели папины камни. Они лежали повсюду: на письменном столе, в тумбочке, в книжном шкафу, на полках. На них накапливалась пыль, а отец не разрешал к ним притрагиваться. Три раза он был в археологических экспедициях. И каждый раз привозил оттуда по вещевому мешку окаменелостей. Он был не прочь и еще раз на весь отпуск уехать в экспедицию. Его друзья — палеонтологи — каждую весну приглашают, но отец не хочет нас оставлять на произвол судьбы. «Знаю я этих мастодонтов, — говорил он. — Оставь одних — потом весь век будешь каяться».
Он преувеличивает. Мы с Аленкой видим отца лишь вечерами. И еще в воскресенье. Это наш общий день. А так он все время пропадает на работе или в институте.
К нам подошел Гарик. В руках у него заграничный спиннинг. Гарик мельком взглянул на наш скромный улов, усмехнулся:
— Не жирно!
— Ты бы видел, какая сорвалась, — сказала Аленка.
— Всегда срываются самые большие, — ответил Гарик.
— А ты что поймал? — спросил я.
— Вдоль берега покидал, — сказал Гарик. — Так себе, мелочь.
— Покажи! — потребовала Аленка.
Повыше закатав штанины, он вошел в воду и вытащил металлический садок: мы с Аленкой так и ахнули.
В садке выгибались и подпрыгивали четыре порядочных щуки.
— Ты поймал? — спросила Аленка. Она присела на корточки и стала рассматривать щук. — Вот эту, — она осторожно дотронулась до самой крупной пальцем, — я видела вон там…
— Это она, конечно… — сказал Гарик.
На траве лежала надутая резиновая лодка. Она уже высохла и, казалось, вот—вот лопнет. Гарик взял за жабры щуку, ту самую, которую Аленка «узнала», и бросил рядом с моим окунем.
— Жертвую на уху.
— Спасибо, — сказала Аленка.
Она тут же на берегу стала чистить рыбу. Отец вспомнил, что в примусе нет горючего, и пошел заправлять его.
Я поднял в воздух легкую резиновую лодку и понес к палатке. Там мы с Гариком вывернули ниппеля, и горячий воздух с шумом и свистом вырвался из лодки.
Я с удовольствием помогал Гарику. Я и не подозревал, что он такой хороший рыбак. Мне захотелось сказать ему что-нибудь приятное.
