Прежде чем сдохнуть - [65]

Вечеринка тем временем продолжалась. Откуда ни возьмись в ворота вкатился нереальный лимузин–кабриолет, раскрашенный во все цвета радуги. Из него на нас посыпались люди в сочных одеждах, с бубнами, гонгами, какими‑то трубами, трещотками и барабанами. Все это вдруг зазвучало, завибрировало, загудело и засопело. Я, накрытая волной непривычных звуков, тут же впала в транс. По–моему, измененка под действием музыки случилась не только у меня: довольно вялая до этого момента тусовка вдруг начала жить с нарастающей скоростью.

Людей затягивало в воронку танца. Я на какую‑то долю секунды пришла в себя и обнаружила, что меня несет прямо к центру этого экстатичного вихря. И центром этим была Натка. Она кружилась и подпрыгивала. Вздымала юбку, сгибалась впополам и пружиной выпрыгивала вверх, раскинув руки. Казалось, она была той самой черной дырой, про которую рассказывала мне неделю назад, и пыталась увлечь в себя весь мир. И мир увлеченно стремился прямо на нее. Я, по крайней мере, точно. Я так закружилась, что, чтобы не навернуться, мне оставалось только повиснуть у Наташки на шее. Ее безумно расширенные глаза смеялись, она продолжала танцевать, но при этом каким‑то чудом поддерживала меня. Я висела на ней и не могла оторвать глаз от ее смеющегося лица.

— Тебе не кажется, что нам каких‑то грибов в еду подмешали?

Что‑то не то. Точно тебе говорю. С винища меня так не штырит, – громко шептала я. – Круто! Я и не думала, что наша Нино умеет такие вечеринки закатывать!

— Это не Нина, – ответила Наташка. Только она ответила не звуком, а как будто закатила губами мне в уши жемчужно- бархатные шарики слов. Они щекотно покатились внутри меня, поднимая волны необъяснимой радости и заставляя смеяться все тело.

— Кто же это для нее постарался?

— Мне не хотелось, чтобы одна из самых неординарных теток покидала нас скучно. И я попросила Вагана устроить какой- нибудь экшен. Он это умеет.

Меня враз подморозило.

— А тебе не кажется, что ты таким образом просто крадешь у нее праздник?

— Я просто делаю праздник праздником.

— Ты все еще соревнуешься с ней?! Да ты ей мстишь! Боже, как нелепо.

Я разжала руки, которые держала сцепленными у Натки на шее.

И ощутила, что меня больше ничто не притягивает. Меня никуда не несет. Как будто в воронку вставили пробку, и водоворот, затягивавший меня только что, остановился.

Я выпала из всеобщего кружения, хотя не могла не признать:

даже со стороны это выглядело потрясающее красиво. Но не одна я осталась невовлеченной в эту мистерию. Юра тоже наблюдал за происходящим со стороны. Точнее говоря, он наблюдал даже не за танцующими, а конкретно за мной. Он ждал меня! Решил сказать персональное «пока»?

Мы пошли друг другу навстречу, он молча предложил взять его под руку и повел на берег озера. Кроссовки мягко пружинили о деревянные мостки. Доски были чуть влажными от вечерней росы, и Юра постелил свою ветровку. Музыка, доносившаяся из пансиона, нисколько не пугала рыбу, которая с плеском вырывалась из воды и тут же с плюханьем сваливалась назад. Озеро как будто часто дышало.

— Ты, правда, меня так сильно любишь? – спросил Юрка.

— Я? Люблю? Тебя?!

— Ты снова испугалась?

— Чего?!

— Ты снова испугалась себя и своих чувств и теперь хочешь сделать вид, что ничего не было?

— А что‑то было?!

— Сонь, это одно из самых удивительных, трогательных и прекрасных писем в моей жизни. Надо быть по–настоящему сильной и искренней, чтобы так написать. Неужели ты думаешь, будто я решу, что в этом письме ты выглядишь глупо? Неужели ты так плохо обо мне думаешь? Если я, по–твоему, такой мерзавец, то как можешь ты любить меня?

(Любить? Я? Письмо?! Ему? От меня?!) – Это письмо сейчас с тобой? (Главное, держать морду кирпичом, совсем без эмоций.) – Да.

— Дай мне его.

Юрка начал шарить где‑то у меня под задницей и вытащил из кармана ветровки листок бумаги.

— Ты хочешь его забрать и чтобы мы оба делали вид, что этого письма не было? – вкрадчиво спросил он.

Я молчала, глаза стремительно скакали по строчкам:

«Юра!

Мне уже больше не совестно позволить себе быть такой, какая я есть. Кто еще знает, сколько нам отпущено, и, наверное, глупо уже делать вид и все время ждать особого случая. Поэтому мне уже больше не стыдно признаваться в любви. Я люблю тебя. Не уезжай, пожалуйста. Пожалуйста, останься.

Я всю жизнь боялась выглядеть глупой и уязвимой. А что может быть глупее влюбленной женщины. Поэтому я никогда и никому этих слов не говорила. Но теперь уже мне все равно, как я выгляжу и что обо мне подумают. Да и, в конце концов, кто придумал, что любить – это стыдно и что это нужно скрывать?

Кажется, меня даже никто в этом не убеждал. Я сама это как‑то поняла. Поняла или придумала?..

Мне казалось, что меня это защищает. Теперь я понимаю, что я сама себя замуровала. Но ты помог мне разобрать эту стенку, которую я сама вокруг себя выстроила. Прошу тебя: останься.

Ты первый и единственный, кому я могу это сказать: я люблю тебя».

Я дочитала.

— К сожалению, написала не я.

— Не ты?! А кто? У меня здесь больше ни с кем ничего не было.

— Если бы у вас что‑то было, она бы не писала. Сам подумай, кто из наших тетенек никогда и никому не признавался в любви?