Превыше свободы и чести - [4]

могут играть свою роль в осуществлении материальных изменений в материальном мире." И, конечно, мы также хотим знать, откуда берутся эти нематериальные вещи. На этот вопрос у древних греков был простой ответ: от богов. Как Доддс отметил, древние греки веровали, что если человек вел себя глупо, то это было оттого, что враждебный ему бог вселил άτη (страсть) в его груди. А дружелюбный бог мог дать воину дополнительное количество μένος, с помощью которого тот будет блестяще сражаться. Аристотель думал, что в мысли есть что-то божественное, а Зенон считал, что разум и есть бог.

Мы не можем продолжать сегодня в том же духе, поэтому самой распространенной альтернативой является ссылка на предшествующие материальные явления. Общечеловеческие качества, этот продукт эволюции человеческого рода, как утверждают, объясняют часть работы его сознания, а остальную часть - история его личного опыта. Например, из-за (материальной) конкуренция в ходе эволюции люди теперь имеют (нематериальное) чувство агрессивности, которое приводит к (материальным) актам враждебности. Или же (физическое) наказание, которому подвергается маленький ребенок, когда его поймают за сексуальными играми, производит (нефизическое) чувство страха, которое препятствует его (физическому) сексуальному поведению в зрелом возрасте. Этот нематериальный, нефизический этап, очевидно, простирается на длительные периоды времени: агрессия уходит корнями в миллионы лет эволюционной истории, и страх, пережитый в детстве, гнетет даже до старости.

Проблему перехода от одного вида явлений к другому можно было бы избежать, если бы все они были либо ментальными (душевными), либо физическими, и обе эти возможности имели своих сторонников. Некоторые философы пытались удержаться в этом мире души, утверждая, что реален только непосредственный опыт, и экспериментальная психология началась как попытка обнаружить психические законы, которые регулируют взаимодействия между психическими явлениями. Современные "внутрипсихические" теории психотерапии рассусоливают то, как одно чувство приводит к другому (как, например, разочарование порождает агрессию), как чувства взаимодействуют, и как изгнанные из сознания чувства пробираются в него обратно. Противоположную позицию, утверждающую, что душевный этап в действительности является физическим, занял, как ни странно, Фрейд, считавший, что физиология в конечном счете объяснит работу психики. В подобном духе, многие физиологи-психологи продолжают безудержно рассуждать о состояниях сознания, чувствах и так далее, в надежде на то, что это лишь вопрос времени, когда мы поймем их физическую природу.

Размеры мира сознания и переходы из одного мира в другой не могут не вызывать обескураживающих проблем, но обычно их удаётся игнорировать, и это, по-видимому, удачная стратегия, потому что более важное возражение против ментализма (когнитивизма) совсем иного рода. (У менталистов) мир сознания заслоняет собой всё остальное. (Реальное) поведение не признается в качестве предмета самостоятельного исследования. В психотерапии, например, ненормальности, которые человек делает или говорит, почти всегда считаются лишь симптомами, и по сравнению с теми захватывающими драмами, которые якобы разыгрываются в глубинах психики, само поведение кажется всего лишь поверхностным явлением. В лингвистике и литературоведении то, что человек говорит, почти всегда рассматривается как выражение идей и чувств. В политологии, богословии и экономике, поведение обычно рассматривается в качестве материала, из которого делаются выводы об отношениях, намерениях, потребностях и так далее. На протяжении более чем двух с половиной тысяч лет жизни "души" уделялось самое пристальное внимание, но только в самое последнее время делаются попытки исследовать поведение человека как нечто большее, чем просто побочное явление.

Условиями, от которых зависит поведение, тоже пренебрегают. Менталистское (когнитивистское) объяснение пресекает любое любопытство. Мы видим этот эффект в обычном разговоре. Если мы спросим кого-нибудь: "Почему вы ходили в театр?" и он ответит: "Потому, что мне захотелось", мы склонны принимать такой ответ как своего рода объяснение. Было бы гораздо корректнее узнать, что происходило, когда он ходил в театр в прошлом, или что он слышал или читал о пьесе, которую он пошел посмотреть, или какие другие явления в его прошлой или нынешней жизни могут побудить его сходить в театр (вместо того, чтобы заняться чем-то другим), но мы удовлетворяемся этим "Потому, что мне захотелось" как своего рода резюме всего этого, и не склонны расспрашивать далее.

Профессиональные психологи часто останавливаются в той же точке. Много лет назад Уильям Джеймс исправил общераспространенное заблуждение о связи между чувствами и действиями, утверждая, например, что мы не убегаем, потому что мы боимся, а боимся, потому что мы убегаем. Другими словами, то, что мы чувствуем, когда мы чувствуем страх - это наше поведение, то же самое поведение, которое согласно традиционной точке зрения выражает чувство и объясняется им. Но сколько людей из тех, кто обдумывали аргумент Джеймса, заметили, что на самом деле нет никакого указания не предшествующее событие? Равно как и то, что это "потому что" вовсе не следует принимать всерьез. И вообще не объясняется то, почему мы убегаем