Превратности метода - [49]

Наконец после долгих размышлений и дискуссий, многих предложений и контрпредложений был принят Проект номер тридцать один, который предлагал самое простое решение: контур — примерно как у вашингтонского Капитолия, интерьер — с использованием национальной древесины и национального мрамора, а если последний окажется не так хорош, как считается, заменить его мрамором, закупленным в Карраре, хотя для публики он останется мрамором национальным…

И подготовка дня Столетия Независимости ознаменовалась началом строительства — закладкой Первого Камня и торжественными речами, в которых на самой высокой ноте прозвучали все относящиеся к теме пустопорожние слова. Но оставалась еще одна проблема: под самый купол должна была подняться монументальная статуя Республики. Все национальные ваятели тотчас предложили свои услуги. Однако Глава Нации знал, что никто из них не способен создать подобную скульптуру.

«Как жаль, что умер Жером! — сказал он, думая о своих «Гладиаторах». — Это был мастер». — «Зато жив Роден», — заметил Доктор Перальта — «Нет, Родена не надо… Скульптор великий, ничего не скажешь. Особенно в искусстве голого реализма… Но если он сфабрикует для нас нечто вроде своего нагого Бальзака, мы сядем в лужу… Отказаться нельзя, там, в Париже, засмеют, а не откажешься — хоть беги из собственной страны…» — «Запретите всякие комментарии в прессе». — «Это противоречит моим принципам. Ты сам знаешь. Подлых изменников — стрелять и рубить. Но допускать полную свободу критики, полемики, дискуссии и ученых споров в сфере, касающейся искусства, литературы, поэтических школ, классической философии, загадок Вселенной, тайн древних пирамид, происхождения Человека в Америке, концепций Красоты и тому подобных вещей… Это и есть культура…» — «А в Гватемале наш друг Эстрада Кабрера[212] создал культ Минервы, воздвиг ей храм…» — «Прекрасная инициатива великого властителя…» — «…и вот уже восемнадцать лет он у кормила Власти…» — «…именно поэтому. Однако его Афина Паллада не имеет ничего общего с той статуей, что в Европе…»

В полном расстройстве Глава Нации послал письмо Офелии, которая вернулась в Париж после того, как в течение нескольких месяцев колесила по андалузским пастбищам, вдруг так же помешавшись на быках, манипуляциях с плащом и канте-хондо[213], как прежде теряла голову от представлений в Байрейте или Стрэтфорд-он-Эвоне. Не питая ни малейшего пристрастия к эпистолярному общению, которое нескромно демонстрирует орфографическую немощь и не раз ее подводило, Инфанта ответила телеграммой, содержавшей два слова: «АНТУАН БУРДЕЛЬ»[214]. «Не знаю такого», — сказал Доктор Перальта. «Я тоже, — сказал Глава Нации. — Видимо, кто-то из богемы, ее приятель». И, чтобы развеять сомнения, обратился к Именитому Академику с просьбой о более детальной информации. Обратная почта доставила фотографии рельефов, сделанных скульптором для монументальной отделки Театра Елисейских полей в 1913 году. Одна из работ, аллегорически изображавшая музыку, особенно не понравилась Перальте своей неестественностью, надуманностью, манерностью композиции: две фигуры словно насильственно втиснуты в замкнутый четырехугольник — нимфа, которая скорчилась над скрипкой, но никак не дотянется до нее смычком, зажатым в заломленной за голову руке, и паукообразный остроугольный сатир — скорее энтомологической, нежели греко-мифологической принадлежности, — который дует в огромную свирель, более похожую на ствол пулемета 30/30, чем на источник безыскусных мелодий. К фотографиям был приложен номер «Газетт-де-Боз-Арт» со статьей, где подчеркивались красным карандашом высказывания известного критика Поля Жамо о том, что сей ваятель создает свои произведения не в архаической манере, а тяготеет «к неотесанности в германском духе», sic.[215].

«Германском, германском! Нашла кого рекомендовать нам сейчас! Эти игры с быками превратили ее в полнейшую дуру. Ни капли политического чутья… — Президент не упустил из виду и фонетический аспект проблемы. — А кроме того, нам абсолютно не подходит его фамилия. Бурдель. Подумай, как это будет звучать по-испански». — «Совершенно верно! — сказал Перальта. — Сначала его будут именовать Бооуурдель. А потом станут называть правильно»…. И начнут тогда чесать языки мои заклятые друзья… Мы сами поднесем им подарок на серебряном блюде: мол, это не Капитолий, а …; не Республика, а …; не правительство мое, а сплошной… Нет, и думать нечего!» — «Нам надо обратиться к Пеллино», — подал мысль Перальта. И вот этот итальянский мастер по мрамору, поставщик широкого ассортимента ангелов, крестов и склепов для кладбищ; скульптор, которому многие наши весьма довольные его работой города обязаны неподражаемыми памятниками героического и религиозного характера, горячо рекомендовал одного миланского ваятеля, произведения которого были отмечены наградами в Риме и Флоренции и который специализировался главным образом на монументальной скульптуре, городских фонтанах, патриотических мемориалах, конных статуях и вообще предпочитал искусство официальное, серьезное, торжественное, с исторически точно воспроизведенными мундирами» если того требуют обстоятельства; с достойно прикрытой наготой, если вообще нагота нужна для какого-либо аллегорического образа; в своих изобразительных средствах понятный всем и предпочитающий эстетические принципы отнюдь не устарелые, но и не слишком модернистские, ибо известно, что модернизм в пластике тех времен являлся предметом ожесточенных споров. Альдо Нардини — так звали скульптора — прислал эскиз, который немедля был одобрен Советом министров: Республика была представлена в виде гигантской пышнотелой женщины в греческих одеждах, опиравшейся на копье — символ бдительности; с лицом благородным и строгим, как две капли воды похожим на лицо ватиканской Юноны; с двумя массивными грудями, одной — прикрытой, другой — обнаженной, служившими символом плодородия и изобилия. «Гениальностью не пахнет, но всем понравится, — заключил Глава Нации. — Выполняйте…»