Преврати меня - [2]

А зима была все ближе. Это была наша зима. Она не имела никакого отношения к тому, что происходило с природой. В вербное воскресенье было плюс пять и светило солнце, а отец пришел домой с разбитым лицом.

— Что случилось? — испуганно спросила мама.

— Я уволил рабочего, — ответил отец, — так этот ненормальный вернулся и попробовал отомстить.

— Ты что-то с ним сделаешь?

— Его уже забрала милиция.

— А за что уволил?

— Не могу оплачивать столько рук.

И больше ни слова. Третья снежинка легла рядом со второй. Они уже не могли растаять. Мы все ходили по тонкой корочке льда над пустотой. Но мы об этом не знали. Только Саня во время своих приступов мог ее чувствовать. И от этого его шаги становились совсем неуверенными.

У отца был бизнес — маленькая фирма по установке кондиционеров, — и за два месяца, которые отделяют вербное воскресенье от середины лета, этот бизнес развалился. Я помню, как ночью пошла попить и увидела, что отец сидит за столом на кухне. Белый круг света от настольной лампы, желтые листы счетов, два мобильных телефона и потрепанный калькулятор — папа работал с бумагами по старинке. Его большие руки с серыми костяшками пальцев подходили для того, чтобы держать перфоратор, но не справлялись с умными приборами.

Я увидела нервные, измученные глаза отца. Они меня напугали. Всегда пугают глаза человека, который заметил, что к нему пришла его зима. Отец вертел в руках свою металлическую ручку, похожую на пулю для еще не изобретенного оружия. Я подумала, что что-то случилось, раз ему ночью понадобились два телефона.

— Не спится, Пушистик? — спросил он.

Мне стало еще страшнее. Он не называл меня так уже несколько лет, наверное, с того детского бала, когда я первый раз накрасилась.

— Пить хочу, — ответила я. — А тебе?

— Я разорился, — сообщил он.

Я замерла, пытаясь понять, что это значит.

— Мама еще не знает, — сказал отец.

Пакет молока стоял в холодильнике, но я не могла его достать. Не могла оторвать свой взгляд от глаз отца.

— Все, что я делал, — добавил он.

— Это очень плохо? — спросила я.

— Я еще не знаю, насколько, — ответил он. — Ты не против, если мы будем жить за городом?

— В Луговом? — спросила я. У нас там была дача.

— Нет, Пушистик, — устало возразил отец. — Где-то, где земля дешевле. Дачу придется продать. — Он вздохнул. — Извини, что все так получилось…

— Папа, ты хороший, — сказала я. — Даже если мы будем жить в пещере…

Он усмехнулся. На улице было плюс двадцать. Лето началось. Но на земле нашей жизни уже лежал снег. Ветер сбивал с деревьев последние листья. Мы шли в наш маленький ад, но не знали об этом. В какой-то момент нам с братом даже стало весело. По-настоящему хорошо и весело, как бывает двум детям, которые получают в свое распоряжение незнакомый дом и новый участок земли.

Мы переехали в поселок Фальта. Двадцать минут пешком до станции. Два часа до Москвы на электричке. Наш участок был дикий, без огорода и клумб. Через дорогу от него начиналась пологая балка, заросшая сосновым лесом. Несколько сосен росло и у нас. К одной из них предыдущие владельцы привязали старый, лишенный сиденья стул. Он был закреплен на высоте два метра и отлично смотрелся с улицы.

— Баскетбольный стул, — сказал Саня, когда его увидел.

Мы начали смеяться еще прежде, чем вылезли из машины. И от этого на несколько дней все стало очень хорошо. В первое время родители постоянно бывали в Москве. Отец продавал свою фирму, точнее, все, что от нее осталось, и уговаривал рабочих не подавать иск. Отменял последние заказы. Мама пыталась сдать нашу квартиру в центре города.

Мы с братом остались вдвоем. Жили как взрослые. Раз в два дня ходили к станции за продуктами, сами готовили, сами стирали. Лето выдалось жаркое. Саня шутил, что дети торговца холодом оказались в пекле. Мы спали на матрацах в самой прохладной комнате. Первый этаж был похож на лабиринт коробок. Нераспакованная мебель в картонках, излучающих сухой жар.

* * *

А потом снежинки стали ложиться плотнее. И наше хорошее время вдруг стало плохим.

На углу участка росли две сосны, мощные и здоровые, с множеством боковых ветвей уже на середине ствола. Эти два дерева стояли отдельно от других. Им не приходилось бороться за свет, зато их трепал ветер, и от этого они стали особенными. Стоило обойти дом, и они бросались в глаза.

Саня залез на них во второй или третий день нашей самостоятельной жизни. Ему это далось легко. На каждой из сосен было три десятка хороших сучков. Я смотрела на него снизу. Тонкий, легкий, ловкий. Он лез по дереву, как маленький зверек. Наверху брат выполнил фигуру высшего пилотажа — перепрыгнул на соседнюю сосну — и слез по другому стволу. Когда он достиг земли, руки у него были в смоле, а глаза горели.

— Через дом по соседней улице аисты на крыше, — сообщил он.

— Да ладно? — подивилась я.

— Оттуда видно всю Фальту, — сказал брат.

Я посмотрела вверх. Выше второго этажа. С первых развесистых веток можно перелезть на крышу дома. И я не сомневалась, что Саня однажды это сделает. Но деревья поднимались и дальше. Шестнадцать метров под ногами.

— Подстрахуешь меня? — спросила я.

Брат кивнул, и я полезла на дерево. Он карабкался по соседнему стволу, следил, как я ставлю руки.