Претендент на царство - [19]
— Тогда вам надо идти на старое кладбище. Там много Чесенковых. А здесь, на Троицком, только одна Дарья Фёдоровна… — и осеклась.
— Это та учительница, которая хранила предание о Голицыных?
— Да-а, — неприветливо и сухо подтвердила она и возмущенно потребовала: — А, собственно говоря, что вам у нас нужно?
Я кратко рассказал об иконе. Очень обтекаемо заметил: мол, хоть это и подарок моего хорошего знакомого, но надпись на ней меня смущает.
Наталья Дмитриевна слушала внимательнейшим образом, не перебивая, поджав бескровные губы, и теребила волнительно кончик траурного платка.
— Что ж, — произнесла строго, осуждающе, — теперь мне понятно, кто её украл.
— Она краденная?! — вырвалось у меня. Подтверждались самые худшие мои опасения.
— Да, это сделал Женька Норкин, вор-рецедивист. Его опять упекли за решётку. Кажется, в седьмой раз.
— И когда же это случилось?
— Что «случилось»? — недовольно уточнила она.
— Я имею ввиду кражу иконы.
— На Рождество, в начале января. Женька — племянник Дарьи Фёдоровны — пояснила Ловчева. — А Сёмка Силкин, когда явился, так угрожал убить Женьку, обыск с милицией устроил в его пустой развалюхе. Но тот, значит, уже успел часть краденного сбагрить. Ведь он украл ещё и старинный пистолет, который Дарья Фёдоровна всю жизнь прятала от Сёмки и завещала мне передать в музей.
— Простите, Наталья Дмитриевна, выходит, Дарья Фёдоровна владелица иконы? — уточнял я о своём.
— Ну да, да! — всполошилась она. — Кто же ещё? — Однако сообразила, что мне это не вполне понятно, а потому смягчилась: — Впрочем, откуда вам-то знать? А икону попросила меня отдать Семёну. Всё надеялась, что, может быть, он образумится.
— Вот, оказывается, какова истина, — вздохнул я. — Значит, Дарья Фёдоровна Чесенкова.
— Да она-то и была последняя Чесенкова, самая настоящая. Да, самая настоящая, — повторила она. — Дочь Хромого доктора Фёдора Филипповича Чесенкова. Он был первым доктором в нашей Гольцовской больничке, сам её обустраивал, но судьба у него трагическая: погиб не по своей воле.
— А кто же погибает по своей воле? — осторожно заметил я, чтобы подтолкнуть её к откровениям.
— Это так, но только погиб он как враг народа на Соловках. Знаете такие острова в Белом море?
— Кто же не знает изначальный ГУЛаг? А за что же его осудили?
— Этого никто не знает. Даже сама Дарья Фёдоровна не знала, хотя обращалась в органы. Мы с ней предположили, что просто ОГПУ выполняла план по врагам народа, — саркастически бросила она, горько усмехнувшись, и я понял, что она не настроена продолжать эту тему. Решил уточнить о Семёне Силкине, уже не то что подозревая, а убеждённо догадываясь, что это тот самый разухабистый господин в антикварной лавке, который стрелял из «пистолета Дантеса», не представляя, что он наследственный. Я только теперь понял, чего не договаривал антиквар Базлыков, принявшийся так настойчиво дарить мне икону. Наследник-то с пьяных глаз просто её не углядел. Ныне же я оказался в достаточно непростой ситуации.
— Скажите, Наталья Дмитриевна, а Семён Иванович Силкин тоже является племянником Дарьи Фёдоровны Чесенковой?
Я специально вставил в свой вопрос отчество Силкина для подтверждения неприятной, уже угнетающей мою совесть догадки. Но Ловчева восприняла это как само собой разумеющееся.
— Нет, Семён Иваныч… — и тут она возмутилась: — Да никогда не буду его величать по имени-отчеству! Сёмка он для меня — и всегда так будет! В общем, Сёмка — это её единственный сын.
— Сын? — поразился я. Это ещё более осложняло ситуацию, делало её совсем непростой. По инерции спросил: — Но почему же он Силкин?
Мне Дарья Фёдоровна представлялась незамужней старой девой, той убежденной сельской подвижницей, которая всю себя отдала делу народного просвещения. Ох, как же всё-таки кинематограф может утвердить непререкаемый образ «сельской учительницы»!
— Да, её сын, — недовольно подтвердила Ловчева. — А на похоронах матери не был!
— Не был? Почему же?
— А завертелся в своих похождениях, — с презрением бросила она. — Нигде не могли разыскать. Потом лишь, узнали, что он в Ленинграде. Боже, теперь ведь переименовали в Санкт-Пэтэр'бурх! — И опять иноязычное слово прозвучало в её произношении с «э»-оборотным и смягченно. — Кстати, там у него много родственников — и именно Чесенковых. Инженер, врачи. Все образованные! Их там ещё молодая княжна Голицына привечала, Софья Владимировна.
— Вы даже полностью помните её имя?
— Что ж здесь такого? Она святая мученица. Мы с Дарьей Фёдоровной в поминальные дни всегда ей в церкви свечечку ставили. Да ещё Мотеньке Чесенковой. Их обеих расстреляли в Чека как заложниц. По доносу Сеньки Силкина, нашего первого коммунара. Он в Смольном служил у Ленина с Зиновьевым. Ах, я ведь уже об этом упоминала!
— И что, он имеет отношение к нынешнему Семёну Силкину?
— Да дед же его!
— Странно у вас всё переплелось, — поразился я.
— А не разыскали, — возмущалась Ловчева, — потому, что он завеялся в Таллин, никому ничего не сказав. С этими самыми, ну, сами понимаете…
— С чем? С товарами?
— Да нет же! Ну, с этими самыми… лохудрами! Очень уж он падок до похоти. И вздорный, как все Силкины. Может быть, кроме отца. Он без него рос.
Книга повестей Валерия Рогова отображает противоречия современного мира, человеческих судеб. Она зримо высвечивает движение времён — как у нас в стране, так и за рубежом.
Может ли обычная командировка в провинциальный город перевернуть жизнь человека из мегаполиса? Именно так произошло с героем повести Михаила Сегала Дмитрием, который уже давно живет в Москве, работает на руководящей должности в международной компании и тщательно оберегает личные границы. Но за внешне благополучной и предсказуемой жизнью сквозит холодок кафкианского абсурда, от которого Дмитрий пытается защититься повседневными ритуалами и образом солидного человека. Неожиданное знакомство с молодой девушкой, дочерью бывшего однокурсника вовлекает его в опасное пространство чувств, к которым он не был готов.
В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.