Пресвятая Дева Одиночества - [9]

Джилл Ирвинг назначила мне встречу в «Лас Лансас», маленьком кафе на Иласа Ньюньоа, куда я обычно забегала, когда училась в университете. Придя туда, я с удовольствием обнаружила, что не все меняется в этом городе, столь искушенном по части уничтожения воспоминаний. Все столики — и внутри, и снаружи — были заняты. Уже начал дуть свежий вечерний ветер, значит, ночь может спокойно располагаться под луной, не боясь растечься от жары.

Я предупредила, что буду в голубом льняном костюме, чтобы она меня узнала, но, как выяснилось, в этом не было необходимости. Она сидела за одним из столиков на тротуаре, поигрывая высоким неполным бокалом вина, мне показалось, гарса[4], и я ни на минуту не усомнилась, она ли это. Почему иностранка выбрала именно это место? Что она знает о Сантьяго? И кого здесь знает?

— Вам повезло, что вы меня застали. Я приехала всего на несколько дней повидать Висенте, Кармен этого хотела.

— А он уехал на море…

— Я не обижаюсь, он все еще под чарами медового месяца.

Я тоже заказала гарсу и, только ощутив губами холод стекла, начала разговор:

— Простите, Джилл, но мне нужна какая-то хронология вашей с Кармен жизни. Пока все похоже на кусочки головоломки.

Серьезная, невозмутимая Джилл Ирвинг, по виду стопроцентная американка, удивила меня своим превосходным испанским. Лишь немного протяжное и чуть в нос произношение выдает в ней иностранку. Она произносит все окончания, а не глотает их, как это делаем мы, живущие на краю света. Ее внешность сразу располагает к себе, и я наконец понимаю почему: она вся словно вышла из моды, и потому вызывает у меня теплые чувства. Немытые бесцветные волосы— в плотных завитках: таких в начале восьмидесятых добивались благодаря перманенту, наследнику стиля afro-look[5] шестидесятых. Если она сохранит эту прическу, когда поседеет, то будет совершеннейшей овцой. На левом запястье кожаный браслет с инкрустированными разноцветными цветочками, на ногах сандалии из более светлой кожи с плоскими подошвами. Одежда из индийских тканей: длинная юбка пастельных тонов и почти прозрачная кофточка без рукавов, с трудом удерживающая пышный бюст. Ее изображение могло бы украшать афишу славных, по мнению некоторых, времен революции, гвоздик и свободной любви. Из общей картины выпадает прекрасное серебряное ожерелье с большим изящным крестом, поперечную перекладину которого украшают выгравированные плоды. Я спрашиваю, откуда оно.

— Крест из Ялалага… подарок Кармен. Это в Оахаке.

Оахака! Сколько же еще мне придется вспомнить, пока будет длиться это расследование? Праздник в Гелагеце, Уго рядом со мной, его рука в моей, мы затерялись среди разноцветных плюмажей индейцев и их торжественных ритмов. В Оахаке я постоянно испытывала страх, и даже знаю почему: она недоступна пониманию, неясна, неопределенна. Более того: ее глубинная жизнь никогда не выходит на поверхность. Присущая ей таинственность, которая всех очаровывала, мою практическую натуру смущала. Я вижу перед собой сокало — центральную площадь с киоском, наверное, за эти годы там ничего не изменилось: те же блуждающие взгляды, те же нищие, которых вполне можно спутать с иностранцами, одетыми чуть ли не в лохмотья, занятыми поисками священной энергии, каких-то прежних жизней, тел, превратившихся в пепел в ожидании, что небеса примут их прежде, чем сбудется некое ужасное пророчество.

— Это долгая история. Кроме тети Джейн, если вы когда-нибудь захотите с ней поговорить, вы не найдете никого, кто знал бы ее так давно. Мы вместе учились в college[6] в Сан-Франциско и с тех пор дружим; думаю, не стоит считать, сколько лет, их слишком много… После окончания учебы она решила объехать Соединенные Штаты. Путешествовала по-всякому, одна и в компании, пока компания ей не надоела. Тогда она добралась до границы, не предполагая, что за ней начнется новый этап ее жизни. В конце концов она обосновалась в Мехико, позвонила мне, и я к ней присоединилась. Мы снимали две комнаты в Койоакане, около площади Санта-Катарина, в большом старом доме. Естественно, ни у меня, ни у нее не было денег. Мы мастерили какие-то поделки, которые потом продавали на площади. Иногда одна из нас уезжала, другая оставалась, но мы всегда возвращались. Мехико нас околдовал, нам не хотелось жить ни в каком другом месте. Это было начало семидесятых, многие, в основном американцы, находились в том же положении, так что мы ничем не отличались от других. С визами и бумагами у нас всегда было не в порядке, выручали американские паспорта, с которыми мы пересекали границу всякий раз, когда истекал срок выданных нам разрешений.

Не знаю, показалось мне или ностальгию действительно вытолкали на сцену, словно плохого актера, который боится показаться перед публикой? И почему воспоминания молодости нельзя вызывать исключительно по собственному желанию?

— Какое время было… марихуана, грибы, ну, вы знаете, пейоте[7]… Мы жили на полную катушку. Жизнь в основном протекала на улице. Иногда мы получали небольшую помощь из дома, но в остальном устраивались как могли. К тому же мы были не очень требовательны…