Преступники-сыщики - [92]

– Нисколько в этом не сомневаюсь, – ответила я.

– Вы только что упомянули о смерти мистера Форли как скоропостижной. Могу я осведомиться: довелось ли вам присутствовать при его последних минутах и не оставил ли он каких-либо заключительных указаний?

– За три часа до кончины мистера Форли, – ответил мистер Далкотт, – его лечащий врач уехал в полной уверенности, что тот находится на пути к выздоровлению. Перемена же к худшему состоялась столь внезапно и сопровождалась столь ужасными страданиями, что они не дали ему возможности сообщить свои последние желания кому бы то ни было. Когда я прибыл к нему домой, он уже лишился чувств. После этого я внимательнейшим образом изучил его бумаги. Ни одна из них не имеет отношения к тому серьезному вопросу, который сейчас занимает нас с вами. При отсутствии конкретных указаний я должен действовать весьма осторожно, учитывая то, что вы мне сообщили; но при этом намерен поступить честно и справедливо. Первое, что следует сделать, – продолжал он, обращаясь к Троттлу, – это выслушать мужчину и женщину, которые находятся внизу. Если вы предоставите в мое распоряжение письменные принадлежности, я в вашем присутствии, равно как и в присутствии полисмена, наблюдающего за домом, запишу показания каждого из них по отдельности. Завтра же я отправлю копии этих сведений, приложив к ним полное изложение всего дела, мистеру и миссис Бейн в Канаду (они хорошо знают меня в качестве доверенного юриста покойного мистера Форли); после чего приостановлю все процедуры со своей стороны, пока не получу известий либо от них самих, либо от их поверенного в Лондоне. Учитывая, как обстоят дела, это все, что я пока в силах сделать с чистой совестью.

Мы не могли не согласиться с ним и поблагодарили его за откровенный и честный разговор. Было решено, что я передам ему письменные принадлежности из своей квартиры; к моему необычайному облегчению и невыразимой радости, все с готовностью согласились с тем, что несчастный маленький сирота нигде не обретет лучшего приюта, чем тот, что готовы были предложить ему мои старческие руки, жаждущие обнять его и прижать к груди, а также защиту от невзгод, которую обещало ему проживание под моей крышей. Словно помолодев на много лет, Троттл поспешил наверх к мальчику.

Он привел его ко мне немедленно, и я опустилась на колени перед бедным малюткой, и обняла его, и спросила, согласен ли он отправиться со мной туда, где живу я? Он на мгновение отстранился от меня, и его погасшие маленькие глазенки, в которых светилась старческая мудрость, пронзительно взглянули на меня в упор. Но затем малыш крепко прижался ко мне всем тельцем и сказал:

– Я пойду с вами, точно вам говорю!

В тот момент я вознесла жаркую благодарность Господу за то, что Он заставил бедного брошенного мальчугана открыть свое сердце и довериться мне, и не устаю и по сей день славить Его!

Укутав бедняжку в мою старую накидку, я на руках отнесла его на другую сторону улицы. Пегги от изумления лишилась дара речи, увидев, как я, совершенно запыхавшись, поднимаюсь по лестнице, а из свертка у меня под мышкой торчат чьи-то ноги; она расплакалась, едва только узрела мальчугана, как и подобает сентиментальной женщине, коей всегда была, и все еще утирала слезы, когда он наконец заснул на кровати Троттла, а я сама подоткнула ему одеяло.

– Троттл, дорогой мой, благослови вас Господь, – сказала я и поцеловала ему руку, пока он не сводил глаз с малыша. – Благодаря вам этот брошенный всеми ребенок обрел свое нынешнее убежище, что непременно зачтется вам на Страшном суде.

На это Троттл ответил, что я – его любимая хозяйка, после чего поспешил к открытому окну на лестничной площадке, высунул голову наружу и добрых четверть часа смотрел куда-то в переулок.

Тем вечером, пока я сидела и думала о бедном малыше, вспоминая других и понимая, что в преддверии Рождества одних воспоминаний мало, мне в голову вдруг пришла одна идея; я, кстати, сумела ее реализовать, и она сделала меня счастливейшей женщиной на свете.

– Душеприказчик намерен продать этот Дом, Троттл? – осведомилась я.

– Вне всякого сомнения, мадам, если только найдет на него покупателя.

– В таком случае я покупаю его.

Мне нередко приходилось видеть Троттла довольным; но еще никогда я не видела его настолько завороженным, как в тот момент, когда призналась ему в том, что задумала тогда.

Короче говоря – а ведь старухи вроде меня коротко говорить не умеют, разве что по велению высших сил! – я купила Дом. В жилах миссис Бейн, как оказалось, все-таки течет кровь ее отца; она пренебрегла прощением и щедрым восполнением ущерба, предложенным ей, и отреклась от мальчика; но я была готова к этому и лишь полюбила его еще сильнее за то, что, кроме меня, о нем больше некому заботиться в этом мире.

Я чувствую себя сейчас чрезвычайно довольной, меня охватывает смятение, мысли путаются, я перескакиваю с одного на другое. Словом, я купила Дом, распорядилась перестроить его сверху донизу и превратила в детскую лечебницу.

Не будем говорить о том, какой ценой мой маленький приемный сынок познакомился с видами и звуками улицы, столь знакомыми другим детям и такими чужими для него; не будем говорить, как ему удалось стать симпатичным, раскованным, любящим и общительным ребенком и как он обрел книжки, игрушки и товарищей по играм… Когда я пишу эти строки, то время от времени поглядываю на больницу на другой стороне улицы, и вот мой дорогой малыш (который отправился туда поиграть) кивает мне из одного некогда славного окошка, и его круглое личико буквально светится от восторга на фоне жилетки Троттла в тот момент, когда старый слуга поднимает моего любимца, чтобы он помахал «бабушке» ручкой.