Преступления за кремлевской стеной - [54]
Западные державы, ведущие исследования в области космической медицины, не имели в распоряжении научных и военных центров профессиональных испытуемых.
У нас такие группы были всегда. Самая многочисленная — в 70-е годы. Это были самые бесправные покорители космоса.
…Разные судьбы Сергея Нефедова, Евгения Кирюшина, Виктора Волкова, Юрия Савочкина, Михаила Ходжакова… и Михаила Гришкова, и Саши Огурцова — не очередной ли это повод воскликнуть: что они сделали с нами! Не только это.
Они продержались дольше всех на высшей ноте ликующего государственного гимна мертвого государства.
«Перед экспериментом мы подписывали карту испытателя, подписывали порой в конце эксперимента всем скопом. Когда случилась клиническая смерть на тренажере, ввели странную форму заявлений: «Я, такой-то, прошу на добровольной основе…» «Это было всем смешно…»
«Я пришел из армии в двадцать пять лет, сразу женился и получил квартиру: одни пустые стены. После окончания техникума связи получал 115 рублей. Родилась дочь. Тут мне позвонили и говорят: «Федорович, ведь ты же спортсмен!»
Так я попал в институт. Комиссию прошел — как ласточка, и сразу же попал на сорокадевятисуточную гипокинезию.
Денежный фактор отрицать не буду: пообещали по триста за эксперимент, включая месяц входа и месяц на реабилитацию. Потом были разные эксперименты за пять лет работы, но первый был до того тяжелый! Голова разрывалась. Думал: убегу. Но на четвертый день лежания стало полегче, только вместо мочи пошел кальций.
Впрочем, отношение наше к собственному здоровью было легким, беспечным. Ну, скажем, я знал, что у меня прыгает давление… Те, кто за себя боялся, те уходили. Конечно, мы чувствовали риск. Зато мы знали всех гражданских космонавтов. Савицкая и другие девочки. Серебров. Савиных. Когда начинался шестимесячный эксперимент, нам сказали, что мы идем непосредственно перед космонавтами. И тогда ведь Гречко полетел на четыре месяца.
Мы всегда старались довести эксперимент до конца.
Когда нам вводили изотопы — йод-132, то говорили, что это «не страшно». Много лет спустя, по чернобыльским информациям, я узнал, что йод-132 выводится в течение семи лет.
Я тогда считал, что есть врачи порядочные, человечные, а есть бесчеловечные, которым лишь бы получить результаты. А на нас им наплевать.
В одном эксперименте у меня случился аппендицит, и он разлился, а перед этим я отработал на велоэргометре часа полтора и закончил с частотой пульса 216. Я помню, что экспериментаторы переглянулись, мне уже было плохо, у меня быстро взяли кровь, прибежала чудесная врач, и меня положили на стол оперировать. В реанимации я пролежал два дня.
Наша группа испытателей, как я понимал, числилась в институте нелегально. Эксперименты проводились то в одном месте, то в другом, они выпрашивали помещение у клиник.
Иногда с нами работали психологи, но мне они не нравились и толку от них не было: они все расспрашивали о секс-влечениях.
Первый раз, вернувшись с эксперимента, я жене ничего не сказал, а потом приходил, улыбаясь, и стал ее готовить к такой мысли, что все это очень весело.
Зондирование сердца было моим последним экспериментом. Пока я лежал и ждал своей очереди, люди спокойно приходили и уходили, но я, как только прошел зондирование, почувствовал холод в икроножных мышцах. Я пожаловался. Была срочная операция на Волоколамке, оказалось, что у меня образовался тромб. Десять суток я провалялся и понял, что случай мой тяжелый: нога бездействовала. Тромб был в три сантиметра. Больница, где меня оперировали, не была специализированной. Однажды я открыл глаза под капельницей и увидел пузырек воздуха в 15 сантиметрах от иглы…
У Саши Маркелова после биопсии мышечной ткани тоже были неприятности, образовалась гематома, он лежал три недели…
Все же с тромбом у меня получилось удачно, зашили мне артерию. Но дальше, как я понял, никто за меня ответственность нести не хотел. А ввиду секретности и больничный мне они выдать не могли, так что я, отлежавшись, пошел по месту жительства, где на меня взглянули, как на бешеного.
У меня от всех этих лет осталась похвальная грамота».
Из рассказа бывшего механика Института медико-биологических проблем Юрия Савочкина:
«На центрифугу я ходил с Женей Кирюшиным и с Сережей Нефедовым. С Женей в паре часто работал Миша Ходжаков, он был внештатником, студентом, но был лучше иного профессионала…
Центрифугу вы, конечно, видели в кинохронике, одно время ее часто показывали. Тебя размазывает, как блин. До восьми «ж» еще можно дышать полной грудью, после — только животом: человек не в силах был бы разомкнуть сложившуюся на выдохе грудную клетку.
Мы старались не прерывать эксперимент, это было вопросом порядочности. В тот день, когда я перекатался, я, конечно, мог отказаться от вращения, поскольку и врач меня спросила: «Вы что такой?» — «Не выспался», — ответил я. Я довел вращение до конца.
С 1970 по 1972 год я ходил на перегрузки, на высотные эксперименты в барокамере.
