Преступление в теннис-клубе - [4]

— Будешь ты стоять спокойно или нет, ведьма уродливая? — внезапно заорал он и, чтобы придать веса своим словам, схватил со стола бокал и выплеснул ледяное вино в лицо и на грудь несчастной. За неожиданным окроплением последовал жалобный, горестный вопль и новый приступ отчаянного сопротивления. Неведомо как высвободившись из рук своих мучителей, голая по пояс, подняв руки над пламенеющей шевелюрой, в свисающей поверх юбки комбинации, «княгиня» кинулась к дверям.

На миг пятеро мужчин оцепенели от неожиданности, не в силах ничего предпринять. Но Рипанделли закричал:

— Держите ее, не то она выскочит на галерею!

И тут все пятеро накинулись на женщину, бегству которой помешала предусмотрительно запертая дверь. Микели схватил «княгиню» за руку. Мастроджованни — поперек туловища, Рипанделли — за волосы. Ее оттащили обратно к столу. Встретив сопротивление, мужчины озверели, в них кипело жестокое желание бить ее, щипать, мучить. Рипанделли заорал ей в лицо:

— Мы хотим тебя видеть голой, голой!

Она испуганно таращила глаза, отбивалась, потом вдруг стала кричать.

Сперва раздался хриплый вопль, потом другой, похожий на рыданье, и наконец неожиданно пронзительный, раздирающий слух визг: «И-и-и-и!» Микели и Мастроджованни, испуганные, разжали руки. Может быть, лишь в эту минуту Рипанделли впервые ощутил всю серьезность положения, в котором оказались и он сам, и его приятели. Как будто чья-то огромная рука сжала его сердце, зажала в горсть, как губку. Им овладела бешеная ярость; он смертельно ненавидел эту женщину, которая снова метнулась к двери и с криком колотила по ней кулаками, и в то же время в нем нарастало смутное ощущение тревоги, когда думаешь: «Выхода нет, самое худшее произошло, лучше не удерживаться, катиться под откос…» Секунду он колебался, потом словно бы чужой, неподвластной его воле рукой схватил со стола пустую бутылку и с силой опустил на темя женщины, всего один раз.

Она осела на пол, упала на кучу своего тряпья головой к порогу, в позе, не оставлявшей никаких сомнений: рухнула на правый бок, упершись лбом в запертую дверь. Рипанделли, стоя над нею с бутылкой в руке, сосредоточенно разглядывал спину «княгини». На уровне подмышки родимое пятно величиною с чечевицу, эта деталь и, может, еще то, что густая шевелюра заслоняла лицо, заставили его на минуту вообразить, что ударил он кого-то другого и совсем по другой причине: скажем, некую прекрасную девушку с безукоризненным телом, которую любил долго и напрасно, на чью безжизненную грудь готов был броситься со слезами раскаяния, горького раскаяния, способного, быть может, воскресить ее к жизни. Но вдруг тело странно дернулось и перевалилось на спину, открыв раскинувшиеся в разные стороны груди и лицо, на которое было страшно глядеть. Волосы закрывали глаза («К счастью», — подумал Рипанделли), но полуоткрытый безжизненный рот отчетливо напомнил ему виденных в детстве убитых животных. «Она умерла», — подумал он спокойно и сразу испугался собственного спокойствия. И тут только он повернулся и поставил бутылку на стол.

Четверо остальных сидели в глубине комнаты у окна и с недоуменным видом смотрели на него. Стоявший посреди комнаты стол мешал им разглядеть тело «княгини», они видели только, как он ударил. Наконец с осторожным любопытством Лучини привстал и, вытянув шею, бросил взгляд в сторону двери. Нечто лежало на полу, головой к порогу. Приятели увидели, что Лучини побледнел.

— Мы, кажется, на этот раз наделали дел, — сказал он тихо, испуганно, не глядя на них.

Микели, сидевший в самом дальнем углу, тоже встал. Он был студент-медик и поэтому чувствовал какую-то ответственность.

— Может быть, она потеряла сознание, — сказал он спокойно, — надо привести ее в чувство. Подождите…

Он взял со стола недопитый бокал, наклонился над телом, остальные стали в кружок. Они видели, как он подсунул руку под спину «княгини», приподнял ее, налил ей в рот немного вина. Но голова болталась, руки безжизненно свисали. Тогда Микели снова опустил женщину на пол и приложил ухо к ее груди. Через секунду он встал.

— По-моему, она умерла, — сказал он, еще красный от напряжения.

Все молчали. Потом Лучини, который не мог оторвать глаз от трупа, вдруг закричал:

— Прикройте ее!

— Прикрой сам.

Снова замолчали. Снизу доносились звуки оркестра, сейчас более приглушенные, как видно, играли танго. Пятеро переглядывались. Рипанделли, единственный из всех, сидел, подперев голову обеими руками, и глядел прямо перед собой. Он видел, как черные брюки друзей образовали вокруг него кружок, недостаточно тесный, однако, чтобы не разглядеть между ними белой двери и под ней пятна распростертого тела.

— Чистое сумасшествие, — начал наконец Мастроджованни, словно возражая против какой-то нелепой мысли, обращаясь к Рипанделли. — Бутылкой! Что на тебя нашло?

— Я тут ни при чем, — произнес чей-то дрожащий голос. Рипанделли, не подняв головы, узнал Лучини. — Вы все свидетели, я сидел у окна.

Ответил ему Янкович, самый старший из всех, с унылым видом, каким-то неестественным голосом:

— Да, да, мальчики, можете теперь спорить… кто тут при чем и кто ни при чем. А пока мы спорим, кто-нибудь сюда войдет, и мы все отправимся продолжать наш интересный спор в другое место.