Преступление и совесть - [19]

Не найдя других слов, Чаплинский пробормотал:

— Всем известно… как же… — И решил сразу перейти к сути дела: — Вы, конечно, читали заметку об убитом мальчике?.. А знаете, отец Евстафий, кто повинен в убийстве?

— Мы в Лавре далеки от мирской жизни…

— Не говорите, батюшка, это дело и вас касается.

Губы старика дрогнули.

Когда Чаплинский отвернулся к окошку, отец Евстафий осторожно встал со стула.

— Я пойду, Георгий Гаврилович… — В его голосе звучала растерянность.

— Куда же вы? Вы меня не так поняли, отец Евстафий…

Как ни хотелось Чаплинскому произвести на духовное лицо должное впечатление, он не знал, как этого добиться. «Надо говорить со стариком осторожнее, если мои слова вызывают у него такую реакцию», — подумал Чаплинский.

— Так каково же ваше мнение, отец Евстафий? Как вы считаете — кто мог убить невинного христианского мальчика? — как можно доверчивее спросил прокурор.

— Как обычно бывает, — злодеи… Так я мыслю.

— Злодеи-то злодеи, но какие? Видите ли, меня поставили на такую должность, которая призвана охранять православный русский народ и его царя от всяких злодеев. Бывают злодеи, что пытаются пошатнуть устои трона, — этих мы изловим и покараем. Но есть преступники, коих изловить трудно. Их много, и они мстят русскому народу, пьют его кровь… Да, да, пьют кровь. Вы ведь знаете, что у евреев теперь канун Пасхи?

Лицо старика потемнело.

— Ах вот вы о чем, Георгий Гаврилович… В бытность мою настоятелем Почаево-Успенской лавры два инока еврейского происхождения сказывали мне, будто у их сектантов — у хасидов или хусидов — имеется страшный обычай: добывать кровь убиенных христианских отроков. Она требуется им для приготовления еврейских пасхальных опресноков, или, как у них называется, мацы…

Чаплинский удовлетворенно вздохнул. Он встал и радостно перебил старца:

— Отец Евстафий! Нам необходима ваша помощь, помощь мудрого и многоопытного пастыря.

Чаплинский надеялся, что, возбужденный своим же повествованием, священнослужитель сам придет к логическому выводу и поможет открыться затаенной мысли и далеко идущим желаниям прокурора. Однако отец Евстафий молчал, губы его под густой бородой сомкнулись, а руки на коленях дрожали мелкой неуемной дрожью.

«Наступил момент, когда следует направить сердце и разум старца так, чтобы он мог послужить делу России», — решил Чаплинский.

— Что с вами, отец Евстафий? — обратился он к старцу.

— Ничего. Вы сказали — нужна помощь, — тихо сказал отец Евстафий, — а я немощен, стар…

— Нам не нужна ни ваша мощь, ни ваша сила. Вы только напишите министру то, что вы мне изволили сказать, и пусть продажная «Киевская мысль» знает, что вы вместе с русским народом…

— Да с каким же другим мне быть народом? Чай, с русским всю жизнь… А министру мне что писать? Ведь мне сказывали это крещеные, принявшие православие, не моя ведь это мысль… Какие-то затуманенные люди… — Отец Евстафий резко, не по своим летам, поднялся. — Вы, Георгий Гаврилович, запамятовать изволили, что и у нас есть совесть… — И, помолчав, добавил: — Поразмыслю еще, подумаю…

Приступ удушливого кашля прервал его слова. Кое-как уняв кашель, благочестивый отец распрощался и направился к выходу.

Чаплинский был не удовлетворен беседой. Легкое раздражение овладело им. Видно, утратил он былое красноречие, способность убеждать… Когда-то, на заре прокурорской деятельности, многие говорили ему о волшебных чарах его ораторского дара и, главное, об умении околдовать присяжных заседателей, убедить их в справедливости своих суждений и в правильности обоснования обвинения. А сегодня он проиграл.

Чаплинский взял в руки акт судебно-медицинской экспертизы, подписанный профессором Киевского университета Оболонским и прозектором того же университета Туфановым. Еще раз пробежал его глазами, мелькнула мысль: «Вот придут ученые мужи, может, и они, как отец Евстафий, будут вилять хвостами… Кого ж они боятся? Неужели продажной печати и революционеров?..»

И как раз в этот момент прокурору доложили, что пришли Оболонский и Туфанов.

— Господа, — встретил их Чаплинский, — вы проделали большую работу, но… я не чувствую здесь, — он показал на акт, — что именно вы на стороне России…

Пришедшие переглянулись.

— Скажу откровенно: мне хочется знать, читали ли вы когда-нибудь записки иеромонаха Лютостанского?

— Кого? — переспросил профессор Оболонский и недоумевающе посмотрел на Туфанова.

— Это вам не делает чести, господа. При сочинении этого акта, — Чаплинский поднял вверх бумагу, дрожавшую в его руках, — нужно было учитывать мысли и замечания известного специалиста по этому вопросу Лютостанского.

Профессор Оболонский передернул плечами:

— Как понимать ваши слова «при сочинении»?.. Мы не сочинители, господин прокурор. Это официальный документ, свидетельствующий о несчастной жертве…

— Верно, о жертве, принесенной определенной группой во имя изуверства. Страшное злодеяние, господа ученые. А у вас получается, будто христианский мальчик убит из мести, а на самом же деле вы можете заметить, что кровь из ран несчастного мученика выцедили еще при его жизни…

Оба врача почти одновременно поднялись со своих мест.