Преступление и наказание в России раннего Нового времени - [31]
Почему же существование столь разнородных кадров, сведущих в области закона, представляется таким важным? Во-первых, некоторые из них, такие как площадные подьячие, служили своеобразным резервом для государственной службы, особенно в сельской местности[157]. Во-вторых, они консультировали тяжущихся. Они знали правильный формуляр челобитной, они также умели посоветовать тяжущимся, какой нужно сделать запрос или как обратиться с жалобой. Натали Земон Дэвис ярко показала, как французские нотарии, составлявшие просьбы королю о помиловании, вносили изменения в суть излагаемого просителем дела. Нотарии знали формуляр, закон и словесные обороты, позволявшие их клиентам добиться милости[158]. Тем самым они и определяли реальное функционирование закона. В случаях, рассмотренных нами, умелые грамотеи имели такое же влияние. Так, в 1669 году посадский человек из Луха потребовал, чтобы обвиняемых в нападении на него допрашивали раздельно («поставить и допросить порознь») – элемент из розыскной процедуры суда, распространенный на мелкие преступления всего за два года перед тем. В челобитной одного из представителей греческой ученой семьи Лихудов, поданной в 1694 году, искусно применены терминология и практика московской юридической процедуры. Иоанникий Лихуд начал иск о том, что его сын был ложно обвинен в изнасиловании; последний, Николай, также бил челом, обвиняя чиновника, ведшего дело, в попытке вырвать у него ложное признание, а истцов – в ложном обвинении. Хотя челобитная Николая и имитирует униженный стиль подобных документов («я… человек иностранной, судов, и очных ставок, и как записи пишутся и вершатся по московскому обычаю, не знаю»), Иоанникий Лихуд справедливо жаловался на то, что его сыну «грозили застенком» без достаточных на то оснований (не было ни язычной молки, ни признания, ни материальных улик). Его сын не только точно сослался на Уложение и привел пассаж из него, но и верно указал, к какой юрисдикции он относился[159]. По всей видимости, государство с опаской относилось к распространению таких знаний, хотя и настаивало на применении правильных форм в документах: Новоуказные статьи 1669 года запрещали сотрудникам суда распространять среди тяжущихся или свидетелей из местных сообществ «образцовые письма» для составления челобитных или дачи показаний[160]. Подобная озабоченность Новоуказных статей образцовыми письмами предполагает желание государства услышать подлинные голоса тяжущихся (пусть даже хороший подьячий знал, как обработать их соответственно). Тот, кто интересуется юридическим делопроизводством в Московском государстве, должен помнить, что все показания известны нам в редакции писцов.
Эти грамотеи всех родов, в особенности площадные подьячие, де-факто могли играть роль юристов. Нотарии других стран раннего Нового времени, вне сомнения, именно так и работали, открывая частным лицам путь в юридическую систему, и в то же время являлись дополнительным инструментом поддержания королевского закона[161]. До 1864 года в России не существовало профессии юриста, но эти очаги образованности давали людям знания, необходимые для того, чтобы система работала в их пользу.
Выборные чиновники из местных сообществ
Даже получая поддержку образованной бюрократии, воеводы продолжали сталкиваться с трудностями при поиске людей для исполнения судебных и полицейских функций. Об этом дает, например, представление дело 1635 года: когда в Старом Осколе умер палач, воевода взял на его должность одного из воротников. Другие воротники пригрозили бегством со службы, опасаясь такой же неприятной перспективы. Назначенный палачом воротник бил челом в Москву, делая акцент на государственном интересе: в палачи-де нужно брать из «гулевых» людей, не состоявших на службе и не плативших налоги. Воевода проконсультировался с Разрядным приказом, и там поддержали воротных стражей: воеводе следовало «для пыточного дела выбрать из гулящих изо всяких людей, которые… не в службе и… податей не платят»[162]. В данном случае необходимость для воеводы найти кого-то на это место вошла в конфликт с городской службой по охране ворот. В других случаях сам способ набора персонала становился обузой для местных сообществ и подрывал работу судов.
В непосредственном распоряжении воевод находился лишь небольшой персонал на жалованье, включавший подьячих, приставов, недельщиков, рассыльщиков. Недельщики и приставы, согласно присяге 1568 года, собирали налоги, надзирали за преступниками и участвовали в судебном процессе. Под началом воеводы также находились команды стрельцов, казаков и пушкарей, которым могли даваться те или иные поручения. Например, в Белоозере в 1638 году пушкари арестовали и привели человека, обвиненного в том, что он зарезал другого; в другом случае они арестовали жену человека, замешанного в убийстве, которого не смогли найти[163].
Большая часть работавших в воеводской и губной избах не получала годового жалования, а избиралась местным сообществом для того, чтобы выполнять царскую службу (в рамках как своих личных, так и общинных обязательств) в качестве выборных. В их число входили целовальники (вторые в иерархии после губных старост, они также надзирали за тюрьмой), губные дьячки, сторожа, палачи и бирючи. Кроме того, местные дворяне были обязаны помогать губному старосте или воеводе выслеживать и задерживать преступников. Там же, где дворян было мало, к делу привлекались посадские, крестьяне, казаки и стрельцы. Вклад сел и деревень в борьбу с преступностью заключался в том, что они выбирали сотских, пятидесятских и десятских
