Преступление и наказание - [72]

Финансовая служба зэковских денег в тюрьмах ведёт свою бухгалтерию и не зависит от администрации. Запрашиваю и получаю ответ, что у меня на счету есть ноль целых, ноль десятых европейских денег. Снова ложусь в спячку и не протестую. Через год повторяю просьбу помочь в улучшении зрительного здоровья. Ответ обещают прислать позже. Я тоже никуда не тороплюсь и через три месяца «хунта» (совет по-испански) меня информирует, что мне отказано по причине «наличия у просителя собственных средств». Ответ — копия предыдущего с разницей в дате выписки. Ну ладно! Вы сами захотели!

Пишу заявление администратору (заместитель директора), чтобы он приказал оплатить мои будущие очки из моих собственных средств. Чиновник в ответе предлагает мне приложить документ от окулиста. Отсылаю. В следующем ответе администратор извещает, что у меня нет денег и советует обратиться экономическо-административный совет тюрьмы, откуда я только что получил отказ. И не возвращает мне предписание окулиста. Теперь мне нужно начинать всё по новому кругу. Ну уж нет!

Кропаю очередные литературные труды, которые посылаю директору тюрьмы и его администратору, чтобы рассказали мне, что и как я должен делать в этой дурацкой ситуации. У администратора, наверно, закончились чернила или желание и он отмолчался. Я же махнул на всё и накатал жалобу судье по надзору, добавив в письмо все накопившиеся бумаги. И снова жду.

Директор позже прислал мне свой ответ. В лаконичной форме он объясняет мне, что отрицательный ответ на моё заявление — это обычная форма, призывающая просителя подать жалобу в надзор. Вот тут-то он и попался! Значит, арабским наркоманам оплатили очки, а я, вроде как, другого сорта. Пишу ему закрытое письмо без обычного обращения типа — господин директор:.

«Ну и ну! Кажется, что во всех испанских тюрьмах я должен учить всех администраторов работать! В вашем ответе говорится, что отрицательный ответ на просьбу указывает на возможность подать жалобу. Мне очень жаль сообщать это вам, что в вашем документе нет ничего такого, потому что отсутствует целый параграф, подобный этому».

Переписываю абзац из документа, полученного в другой тюрьме. И продолжаю:.

«В вашем решении экономико-административного совета тюрьмы из года в год, повторяется одно и то же, что не совсем правильно юридически. Таким образом, можно посоветовать жаловаться Папе Римскому или Иисусу Христу. Спасибо за ваш совет обратиться с глазными проблемами к приходящему медику! Но мне бы больше помог ваш приказ вернуть мне мой китайский словарь, не пропущенный в приёмнике и который я написал собственноручно большими буквами на картонках, чтобы можно было прочитать без очков. Заявление на возвращение моих задержанных вещей отправляю в тот же день, что и это письмо. С сердечным приветом… 06.03.2017».

Отдаю охраннику в кабине заклеенный конверт и, тем же вечером, наблюдаю появление в нашем модуле директора тюрьмы. Меня к нему не зовут. Я тоже не проявляю инициативы, обозревая высокопоставленного гостя издали.

ОПЕРАЦИИ

Ну вот, хочется написать что-нибудь хорошее об Испании и испанцах. Мне нравится эта страна. Мне нравятся испанцы. С их детской нечестностью и необязательностью. С терпением и безразличием. С состраданием и глупостью. С их верой в куклы святых, которых таскают на плечах по улицам, не смотря на то, что подставка этой куклы может весить до трёх тонн.

Но тюрьма не место для таких повествований. Про испанцев-зэков, это, даже не смешно. Про испанцев-охранников… они не сильно отличаются от зэков. В тюрьме трудно увидеть других испанцев. Из другой жизни. По ту сторону забора, украшенного поверху колючей проволокой. Эта специальная проволока украшена не, привычными нам колючками, а приваренными «бабочками», крылья которых напоминают ножевые лезвия. Тупые по сторонам шипы этого лезвия, могут запросто оторвать мышцу при нанизывании на них.

В тюрьмах есть медработники, педагоги и, иногда, представители религиозных концессий с воли. Но общение с ними так зарегулировано правилами, что воспринимаешь вольных, как декорацию. Но многим нравится. За это терпят получасовую подготовку, шмоны, придирки, от которых отходят на часовом занятии в школе или беседе на религиозные темы в том же школьном здании. Потом снова шмоны, и возвращение обратно.

В школу мне поздно. С медиками общаюсь лишь при необходимости. Такой необходимостью стали мои глаза. Точнее, они мне без необходимости. Один фиг дальше двадцати пяти метров ничего не вижу. А если и вижу, то, словно в сильном тумане. Вдобавок к старческим болезням ещё и прогрессирующая катаракта прицепилась. Ремонтировать эту бяку возможно только в серьёзных медучреждениях. Больница города Кастейон-де-ля-Плана, куда приписана наша тюрьма, недостаточна даже для населения. В мои редкие приезды туда, я вижу нескончаемые очереди ко всем специалистам. Радио говорит, что в провинции Валенсия — самые долговременные очереди на операции. Речь идёт о месяцах ожидания. Я ждал операции на одном глазе один год, четыре месяца и пятнадцать дней.

За месяц до операции, о которой я ещё не знал, меня привозят в больницу, под усиленной охраной и в наручниках заводят в кабинет офтальмолога, когда выкликает медсестра. Небольшого роста женщина смотрит с любопытством на меня, переводит взгляд на гвардейцев, что стоят за моей спиной.