Преподобный Амвросий - [111]

Подобный же случай рассказывается в письме к Л. О. P., живущей в Шамордине, от 23 февраля 1898 года. «Вчера приезжал В. и рассказывал, что одна дама, родственница Л., ему писала из Москвы, что у нее муж был очень болен. Доктора отказались лечить, и он совсем умирал. В одну ночь видит он около своей постели старца, который над ним молится и говорит: „Отслужи молебен св. Амвросию Медиоланскому“, ― и скрылся. Больной сказал это жене, и они отслужили молебен. Он приобщился и с тех пор начал поправляться, даже встал с постели, но никому не говорил об этом явлении старца. Когда же он стал чувствовать себя совсем хорошо, ему опять явился этот же старец (бывший больной его узнал) и говорит: „Ты теперь совсем здоров; зачем же ты скрываешь и не говоришь о своем исцелении? Надо говорить; а старец пред тобой ― Оптинский Амвросий“. И скрылся.

Когда В. рассказывал об этом случае, ― продолжает автор письма, ― я позавидовала, а на душе как-то радостно стало, ― я не могу и высказать. Родной наш и нас, может быть, не оставляет».

Одна шамординская послушница, под влиянием постигших ее скорбей и неприятностей, хотела уйти из монастыря. В это время является ей во сне покойный старец Амвросий и говорит: «Никуда не уходи, а живи на одном месте. От скорбей не уйдешь, а лучше не найдешь. Надо терпеть!» Послушница успокоилась и осталась в обители.

Вот еще замечательный рассказ С. А. М. «В 1880 г. я окончила курс в институте. 1881 года 3 февраля я открыла школу с пансионом для детей обоего пола. Школу открывала я с матерью совершенно без всяких средств, так как я и мать ушли от женатого брата, который решительно ничего нам не дал. Моя мать была очень верующая старушка, и на мой вопрос, на кого она надеется, открывая школу без средств, она мне кротко ответила, указывая при этом на большой образ Спасителя: „Вот на Кого я надеюсь! Он мне поможет“. Я сильно раздражилась ее ответом и резко ей сказала: „Что же? Он вам что-нибудь скажет?“ Она опять кротко ответила мне: „Да, Он мне скажет!“

Итак, несмотря на мой протест и моих сестер, мать моя все-таки энергично принялась за устройство школы. С первого же месяца дела наши пошли отлично, так что к концу года помещение оказалось недостаточным, и мы принуждены были снять большую квартиру. Не долго мне пришлось поработать с моею дорогою старушкою матерью. В 1882 году она внезапно заболела, и в три дня ее не стало. Осталась я одна и продолжала работать, а дело пошло еще лучше, так что я уже начала хлопотать об устройстве прогимназии. Но Бог судил иное: случился переворот в моей жизни и неожиданный, и ужасный для меня.

1887 г. 26 августа, окончив занятия в школе, я поехала в имение на именины к моей подруге. В этот день вполне здоровая, довольная, я была необыкновенно весела. После обеда одна из моих подруг просила меня проделать с нею опыт внушения мыслей. Я хотя и очень любила этим заниматься, но тут почему-то стала упорно отказываться. Долго меня уговаривали, и я наконец согласилась. Надо было взять какой-либо предмет и заставить внушаемую перенести его с одного места на другое. Подхожу к комоду, на котором было много разных вещиц; тут же стояла девятичинная просфора, которую священник привез имениннице. Вот, недолго думая, я беру просфору и переношу ее на умывальник и говорю присутствующим: „Вот, господа, Женя (подруга) должна взять эту просфору и перенести ее на комод“. Все согласились. Зову Женю из другой комнаты, завязываю ей глаза, беру ее за руки и усиленно начинаю ей внушать, чтобы она подошла к умывальнику, взяла бы просфору и отнесла ее на комод. Она быстро подошла к умывальнику, но, немного постояв, начала кружиться и тут же упала без чувств, к просфоре же даже руки не протянула. Ее подняли, понесли на балкон и скоро привели в чувство, а я пошла в столовую, села к столу и только сказала: „Господи, как ужасно“, ― и с этими словами упала в сильнейшем припадке, который повторялся в час до 20 раз, так что я совершенно ослабела, меня уложили в постель и послали за доктором. При всем том, всю ночь, до 4-х часов утра, были со мною припадки; наконец, я попросила отвезти меня домой. По приезде домой припадки опять начались, и, несмотря ни на какое лечение, ни на тщательный уход, болезнь все усиливалась и усиливалась, так что в конце сентября, после консилиума, врачи настоятельно потребовали закрыть школу и меня поместить в деревню. Но и при полной изоляции в деревне было мне не легче; наоборот, к припадкам прибавилась еще и сильнейшая тоска. В таком состоянии я прожила у племянника, земского врача, три года. Наконец, он уехал в Москву, а меня оставил опять у своей матери. Тут мне делалось все хуже и хуже. Один раз, помню, мне было особенно тяжко; тоска меня мучила до такой степени, что я решилась лишить себя жизни. В сильнейшей тоске еду к своей сестре, плачу, мечусь и говорю, что больше не могу жить. Сестра меня начинает уговаривать и, между прочим, просит меня приобщиться, так как я три года, т. е. как заболела, не была в церкви и не приобщалась Св. Таин. Но я и слышать не хотела о причащении. Не знаю уж как, но все-таки меня уговорили приобщиться. Повезли меня на другой день в Троицкий мужской монастырь; там я отстояла обедню; после обедни подходит ко мне иеромонах, которого просила сестра, и предлагает мне идти в келлию на исповедь. Я исповедовалась, а после и говорю ему: „Ну, батюшка, а завтра приобщаться я не приеду“. Он меня начал уговаривать, а я и слышать не хочу. Но все-таки на другой день приехала к утрене и обедне. Обедню стояла спокойно, а как запели „Отче наш“, так я не могла с собою справиться и хотела бежать из храма; но иеромонах стоял около меня и не пустил. Я вся побледнела, начала трястись, и лишь только вынесли Св. Дары, как со мной сделался демонический припадок, так что священник с Дарами ушел обратно в алтарь, боясь, что я могла вытолкнуть чашу. Восемь монахов едва со мной справились, подвели и приобщили, но я уже ничего не помнила, только после успокоилась. Иеромонах, видя, что со мной произошло, посоветовал мне как можно чаще приобщаться, что я и делала.