Преподобный Амвросий Оптинский - [17]

. Первое крещение — водою, а второе — собственными слезами кающегося грешника. Потому пострижение имеет великое значение. Оно есть таинство55, в котором искренно кающийся человек по содеянии им уже после крещения грехов вновь вступает в завет с Премилосердым Отцем Небесным и таким образом опять возрождается в жизнь духовную. Искренно возлюбивший жизнь по Богу, брат приуготовляется к сему приблизительно в продолжение пяти дней постом и молитвою, при неопустительном хождении к службам церковным. Накануне пострига, по исповедании пред духовником всех, содеянных им от юности грехов, получает в них разрешение в Таинстве покаяния. Затем, в самое время пострига, при свидетельстве всей Церкви он дает обеты Богу жить так, как требует чин иноческий. Вследствие чего крестообразно постригаются власы его в знамение отрицания себя, мира и всего, что в мире, и в отрезание своей воли и всех похотей, во имя Отца и Сына и Святого Духа; причем ему, как начинающему новую жизнь, дается и новое имя; затем он облачается в монашеское одеяние, имеющее духовное значение. В заключение, в конце литургии, новопостриженный причащается Божественных и Пречистых и все существо души и тела кающегося грешника освящающих и оживляющих Святейших Тела и Крови Христовых. Потому, по окончании сего таинственного духовного возрождения грешника, и поется умилительная стихира: «Познаим, братие, Таинства силу, от греха бо ко отеческому дому востекшаго блуднаго сына Преблагий Отец предустрет, лобзает» и прочее56. Многие присутствующие со слезами выслушивают это тайнодействие. О постригаемых уже и говорить нечего. Каждый из сего может заключить, какое действие на молодого подвижника отца Александра, всей душой стремившегося к богоугождению, произвело пострижение его в мантию.

По церковному Уставу, соблюдаемому в Оптиной пустыни, новопостриженные монахи пять дней проводят в храме Божием безысходно. Там они и кушают, и спят, во все время ни днем ни ночью не снимая с себя монашеской одежды и клобука с головы. На пятый день их опять причащают Животворящих Таин Христовых и отпускают по кельям. Возрожденные в жизнь новую, иноки испытывают в это время благодатные утешения, каковых, без сомнения, в сугубой мере сподоблена была боголюбивая душа молодого инока, подвижника отца Амвросия.

Вскоре после пострижения в мантию, по благословению старца отца Макария и к великому его утешению, любимый его ученик отец Амвросий, как достойный, представлен был к посвящению в иеродиакона. Воспитанный уже старцами в смиренном о себе мнении и считая себя недостойным предстоять престолу Господню в алтаре святом, он вместе с другим иноком, скитским иеродиаконом Пафнутием57, представленным одновременно к иеромонашеству, пошел к старцу Макарию отказываться58. «Входим к нему в келью, — рассказывал отец Амвросий, — а он и начинает нам говорить сам: “Ну, вас назначили, — назначили. Это хорошо, хорошо”. А мы мнемся и ничего не можем ему на это ответить. Но товарищ мой был посмелее и заговорил первый: “Вот об этом-то мы и пришли говорить с вами, батюшка. Ведь мы недостойны священного сана”. “Так и думайте, так и думайте всегда, что вы недостойны”, — перебил его старец. Ну а я после этого, разумеется, и рта не мог открыть», — прибавил рассказчик.

Так, успокоенный старцем, молодой инок и был рукоположен в иеродиакона 2 февраля 1843 года. Как смотрел вновь рукоположенный иеродиакон на свое служение? Положительно на это ответить ничего нельзя; можно только гадать и умозаключать. Будучи впоследствии старцем, одному немощному иеродиакону, тяготившемуся отправлением чреды священнослужения, он сказал: “Брат! Не понимаешь дела, ведь жизни причащаешься». Последние слова произнесены были им с особенной выразительностью. Таков, без сомнения, и был взгляд молодого иеродиакона отца Амвросия на служение свое. Проникнутый глубоким смирением, сознанием своей бедности и греховного умерщвления, общего всем людям, он приступал к Чаше Жизни как к единственному всесильному врачевству, могущему оживлять омертвелые души, и со вкушением Плоти и Крови Агнца Божия, за мир закланного, вкушал сладость духовную неизглаголанную. Вспоминая о сем времени, поступивший в 1844 году в Оптину пустынь старожил отец игумен Феодосий59, очевидец, говорил, что в сане иеродиакона старец Амвросий служил всегда с великим благоговением.

По Оптинскому чиноположению, в свое время он отправлял в монастыре чреду священнослужения. Раз, когда он служил таким образом в монастыре позднюю литургию, приехал в Оптину пустынь малоярославецкий отец игумен Антоний, бывший скитоначальник, хорошо известный молодому служащему иеродиакону. «Во время чтения часов, — рассказывал покойный старец Амвросий, — входит он в алтарь. По обычаю кланяюсь ему и подхожу под благословение. “Ну что, привыкаете ли?” — обращается ко мне смиренный отец игумен. “За вашими святыми молитвами, батюшка, слава Богу, привыкаю”, — довольно развязно ответил я. Вдруг отец игумен переменил тон и речь: “Ко смирению-то?” — Я и не знаю, что отвечать». Так духовные Оптинские старцы даже свободную речь, как знак сокровенной горделивости ревнующих о спасении душ, старались врачевать приличным замечанием, не стесняясь ни местом, ни временем.