Преподобный Амвросий Оптинский - [158]

Придите, далее, ко гробу этого великого схимника иноки и инокини и слушайте его посмертный иноческий урок; наследуйте его дорогое стяжание, купленное им ценою многолетних аскетических подвигов и страданий, слез и молитв, скорбей и болезней. Кто в стенах сей святой обители инокинь в виду этого, повитого схимой усопшего дерзнет говорить против иночества? Кто осмелится сказать, что монашество отжило свой век, что иноки — не нужные никому люди? Да не дерзнет никто: се — царство редкого по своей высоте и благоплодности подвижничества. И этот гроб — наилучший проповедник монашества. Но покойный своей жизнью в правило монашеского жития вносит одно, правда не новое, а только несколько забытое в последнее время необыкновенно высокое и плодотворное начало. Монах, как показывает и самое слово, главным образом — такой человек, который удаляется от мира, от мирских людей и живет отдельной, уединенной жизнью; монаха отделяет от мира глубокая, непроходимая пропасть, на которой он намеренно разрушает всякие средства и путь сообщения с миром. Удалившись мира, монах иночествует. Если мир служит плотскому себялюбию, то монах умерщвляет его; он предпринимает подвиги, прямо направленные к подавлению этого себялюбия своего плотского человека. Если мир служит себе самому, то монастырь непрестанно молится и воспевает Господу. Все эти основные правила убедительно напоминает и подтверждает нам, возлюбленные собратья, и почивший. Сам удалившийся в пустынь, сам приявший великую схиму, сам почти безвыходно пребывший в монастыре более 50 лет, строго-настрого подтвердил нам, прежде всего, чтобы мы — иноки — дальше и дальше бежали от мира, от его тяжких соблазнов. Тот, кто сам желал непрестанно молиться и печаловался, что приходящие к нему не оставляют и времени для молитвы, кто умер с крестным знамением, замершим на челе, кто врачевал молитвой недуги души и тела, кто сам строго блюл все монашеские молитвенные уставы, тот, конечно, завещает нам строгое соблюдение молитвенных правил. Кто, наконец, сам строго блюл все вообще иноческие обеты, тот и нам завещает то же. Да что мне и говорить об иноческом подвижничестве покойного. Эти близкие к нему лица, эти стены лучше меня знают его неимоверно тяжелые подвиги. Его тесная келья расскажет вам, как этот постоянно болеющий, почти всегда умирающий старец, утомленный беспрерывно тянувшейся дневной беседой с посетителями, с измученной грехами каявшихся пастырской совестью, бывало, став на постели, еле-еле держась полумертвой рукой за протянутую около постели, вверху, проволоку, внимательно, слезно выслушивал всенощную. А сколько одиноких теплых молений, горьких слез, глубоких поклонов видели эти стены?! Это их тайна! Пусть ее его смирение понесет с собою в могилу, а его келья безгласно хранит ее у себя. Да, это был подвижник, каких можно редко найти. И теперь его мертвые уста — прислушайтесь! — вслух всего иночества вещают об усиленно строгом хранении иноческих обетов и уставов. Но к этому завету жизнь этого старца прибавляет еще один. Посмотрите, братие, кого здесь больше: монахов или мирян? Зачем тут, у гроба схимника, все время жившего в монастыре, зачем тут собрались эти несметные толпы мирян? Зачем этот плач мира о сем иноке? Затем, что усопший, живя вне мира и бегая его, умел жить для него. Поверьте, что ни в одной приемной комнате любого мирского человека, пастыря или сановника, не перебывало столько мирян, сколько побывало их в тесной, убогой келье этого отшельника. Поверьте, что этот, весь во зле лежащий мир (см.: 1 Ин. 5, 19), ни от кого не получил столько советов и наставлений, и письменных и устных, сколько дал их ему усопший. Его имя столь же дорого инокам, как и мирянам. Отчего это? Оттого, что он умел силой своей веры и любви раздвигать тесные стены своей кельи на необъятные пространства. Оттого, что он, как пастырь, знал, что там, в грешном, но ищущем Бога мире, много алчущих и жаждущих Христова слова, любви и веры, любил этот мир и отдал ему всю свою жизнь. Он шел в мир весь и проповедовал всей твари. К нему шли из мира все труждающиеся и обремененные, и он успокаивал их. Он жил для мира; он был в нем апостолом Христовым. «Любите людей, служите им» — вот что вещают нам в завет омертвевшие уста почившего. Не все, конечно, из нас могут вместить эту тяжкую заповедь так, как умел и мог исполнять ее почивший. Редкий, редкий монах может нести тяжелое бремя такого мирского учительства, какое нес покойный. Но подражать непременно именно его подвигу и не надо; надо усвоить себе те силы духа, кои подвигали его на сие, надо возжечь нам в себе ту любовь к делу Христову, к Его необъятной пастве, которую имел покойный; надо уметь жить жизнью других, болеть их болями и скорбями и беззаветно нести свои духовные сокровища на пользу ближних. Для этого монаху не надо идти в мир. Сей последний, томясь жаждой истинной жизни во Христе, сам придет к нему. Куда, как не в монастыри, непрерывной вереницей тянется наш православный люд за утолением этой жажды?! Он в порыве своей религиозности, понимая религию и Церковь именно как нечто совершенно противоположное земному и мирскому, скорее всего идет за этим в монастырь. И ты, иночество, служи, служи искренно и беззаветно, как служил покойный отец Амвросий этому люду. Благоговейно, с чувством горячей, слезной пастырской любви совершайте службы Божии. Где мирянину, как не в монастыре, послушать настоящей службы, справляемой по уставу? Где ему послушать настоящего истинно церковного древнерусского пения, как не в храмах святых обителей? И ты, иночество, свято храни уставы и церковное пение и служи сим миру. Где мирянин настраивается особенно религиозно? Опять в монастыре. Идет он в стены святой обители, где почивают ли мощи угодника, пребывает ли чудотворная святая икона; идет, и благоговейного страха полно его сердце. Он прислушивается к каждому звуку, он назидается каждой надписью, каждой священной картиной. Знай это, иночество, и благоговейно храни эту религиозную настроенность мирянина. Служи ему в обители всем, чем можешь: проповедуй ему неустанно; поверь, что монастырскую проповедь он сохранит надолго; пройди с ним по всем своим святыням, по всем церквам; все покажи и расскажи ему. Прими под свой кров убогого, больного, сироту. Когда ты, инок или инокиня, станешь на молитву, то не забудь усердно помолиться и за грешный мир: ему нужна твоя молитва. Итак, русское иночество, помни и свято блюди посмертный завет старца Амвросия: люби и грешных людей и служи им чем можешь.