Преподобный Амвросий Оптинский - [138]

«1 октября вечером (вторник), — продолжает в своих записках г-жа N, — моя дочь родная попала с моим письмом к старцу. Сама я боялась проситься часто. На мое письмо батюшка, прочитав его все, сказал моей дочери: “Скажи матери — все пройдет, устроить я больше уже ничего не могу, а я вас отдал Царице Небесной”. И так как я помещена была с детьми на гостинице, где дано было мне послушание принимать приезжий народ, то на мои слова, что разнесли слух, будто старец поместил меня с детьми вне ограды за наказание, он сказал: “Врут, — а за послушание”. На мои еще слова, что далеко и батюшка там меня забудет, ответил: “Разве далеко? Мы вас помним, очень даже помним и во всем поможем”. Так, утешив меня на Покров Царицы Небесной и подарив четки моей дочери, батюшка, отпуская ее, сказал: “Ведь это ненадолго тебе; я тебе дам келью, лучшую из всего монастыря”. Через два года после этого она скончалась».

Доктор же, пробыв при старце до 2 октября (среда), поехал на несколько дней к своей родственнице. Уезжая, он сказал, что болезнь батюшки идет правильно. Старец сам провожал доктора в другую комнату и много говорил с ним. Первые два дня после того больной чувствовал себя порядочно. И хотя боль в ушах не уменьшалась и появлялись малые нарывчики то в том ухе, то в другом, но лихорадочного состояния не было. Батюшка продолжал употреблять прописанные доктором средства, и в обители все были покойны.

4-го, в пятницу, старец сказал, что боль в голове у него усиливается, а к вечеру был жар. Все последующие затем дни у него была лихорадка через день, большую часть которого он проводил как бы в забытьи. Впрочем, несмотря на свою крайнюю слабость, он по временам мог без посторонней помощи вставать с постели, ходил по комнате и даже призывал некоторых нужных ему людей и делал распоряжения по постройкам. В этот день один из ближайших учеников старца, иеромонах Иосиф, бывши в Шамордине, желал у него исповедаться, но, видя, что старец очень слаб, боялся беспокоить его. Между тем лишь только он сделал маленький намек, что желал бы исповедаться, батюшка сейчас же надел епитрахиль и поручи и сам подал ему исповедную книжку. И отец Иосиф имел счастье теперь исповедаться у него в последний раз, после чего, простившись со старцем, уехал в скит. В наступившую затем ночь, по рассказу отца Иосифа, долго он почему-то не мог заснуть и в это время слышал, что будто кто-то проговорил: «Старец умрет». Слова слышались явственно.

«За неделю до кончины старца (числа 3-го), — пополняет о нем в своих записках сведения г-жа N, — приехал и остановился у меня на гостинице один молодой монах с Кавказа. Ему очень нужен был совет старца. Он вышел из своего монастыря по неприятности с игуменом и пошел по России искать монастырь, где бы мог устроиться. Прослышал о великом нашем старце и приехал к нему. Говоря со мною, он высказался, что ему больше всего понравилось в Троице-Сергиевой лавре, но там его не берут, а брал и очень уговаривал его остаться у него настоятель Коренной пустыни Курской губернии, но там ему не нравится. Я ему объяснила, что наш старец очень занемог и трудно, за его слабостью, теперь попасть к нему, но все-таки, желая ему помочь, стала хлопотать о нем через келейников. Прошло так дня два. На третий день (5-го числа), по совету келейника, я сказала ему, чтобы он ждал в приемной у старца целый день; лучше остаться без обеда, да попасть на минутку к старцу. Он меня послушался. И когда отпускали народ к обеду с мужской половины, он спрятался за дверь и так, незамеченный, остался. В два часа, когда келейники отдыхали, батюшка шибко позвонил и вошедшей прислуживавшей монахине сказал: “Позови мне того, кто стоит за дверью”. Она, выйдя на мужскую половину, не нашла там никого и вернулась сказать батюшке, что там никого нет. Старец вновь послал ее за тем же. К крайнему своему удивлению, она нашла за дверью монаха и позвала его к батюшке. Потом монах этот со слезами мне рассказывал: батюшка благословил его и сказал торопливо, сейчас отпуская его по крайней своей слабости: “В Троице-Сергиеву лавру не ходи, — там тебя не примут и тебе не полезно будет, а иди или назад в свой монастырь, — игумен тебя простит; или поступай в Коренную пустынь, — там тебя охотно возьмут”. Затем старец выдернул из-под своей подушечки “Троицкий листок” и, отпуская, подал его ему. Заглавие листка было: “Не испытывай старцев”. В чем мне монах и признался, горько раскаиваясь, что его больше влекло к старцу любопытство. Надо заметить, что по кончине старца у сестер обители и до сей поры ведется такое обыкновение: в случае какого-либо недоумения класть “Троицкие листки” под подушечку старца и выдергивать177. По вере их всегда дается им подходящий ответ. Дней за пять до кончины старца (5-е число — суббота) я в последний раз попала к нему и сказала несколько слов. В этот день с утра он почувствовал себя несколько лучше и вышел в свою приемную келью, где благословил несколько собравшихся там сестер. Одну из них спросил: “Есть ли у тебя басни Крылова?” На ее утвердительный ответ батюшка приказал ей прочесть вслух басню под заглавием “Ручей”