Преодоление - [10]

К костру подошёл капитан. Солдаты подвинулись, освободили удобнее место на сваленной ели.

У него было странное лицо: на нём как будто раз навсегда застыло одно выражение. Это было лицо о чём-то глубоко задумавшегося человека с чуть тронувшей губы насмешливой улыбкой. Он был скуп в движениях и говорил с расстановкой, тщательно выговаривая слова так, что они звучали как бы отдельно друг от Друга, отчего казались особенно значительными.

— Ну, как? — спросил он, глядя в костёр. Все поняли, о чём он спрашивал.

— Трудновато спервоначалу,— сказал один солдат с простодушным курносым лицом.

— Спервоначалу? — подчеркнуто чётко выговорил капитан.—Нет, Трофимов, и потом будет трудно.

— Ноги болят от ходьбы,—пожаловался Османов.

— А как же? — задумчиво взглянув на него, сказал капитан.— Семь часов с миномётом за плечами — и чтоб ноги не заболели? Тот не солдат, у кого ноги не болят.

Все молчали, огорошенные такими словами. Они ждали другого.

— Вот так,— улыбнулся капитан.— Солдату всегда трудно. Да.— Подняв веточку, он пошевелил ею в костре — Сегодня все держали на марше себя хорошо. За исключением Филиппенко и Таланцева. Вы, товарищи, что же это? Запомните: на марше отстать, значит — пропасть. На марше отстал — задание сам не выполнил и товарищей подвёл. Вот так...

— Что же делать, — сказал Филиппенко. — Сил не хватило. Иду — чувствую,— задыхаюсь, сердце колет... Ну, остановился.

— У врача были?

— Был.

— Признан здоровым?

— Здоровым.

— Так вот: вы себя жалеете. А жалеть себя не нужно. Нужно себя беречь, а не жалеть. Ясно, товарищ Филиппенко? Вот так.

-— А всё-таки странно,— не без задней мысли поддеть капитана в ответ на его насмешку над Филиппенко и — он чувствовал — над собой, обратился к нему Таланцев.— А ведь всё-таки странно: в полку пропасть всякой техники, а мы—пешим...Ни пехота, ни артиллерия. Хороши солдаты атомного века!

— Верно, почему? — поддержали его другие.— Ведь есть и у нас в батарее свои машины...

— Почему, спрашиваете? — капитан повернулся в сторону Таланцева.— Во-первых, потому, что тот, кто надеется только на технику, даже самую совершенную,— обречён на поражение. Нужны люди — выносливые, закалённые, чтобы использовать эту технику на всю мощь и суметь обороняться от неё. Во-вторых... А во-вторых,— глаза у него оживлённо блеснули,— я прошёл с миномётом всю войну. Представьте себе — лес, болото. Артиллерия в грязи завязнет, в чаще застрянет. Кто выручит пехоту? Наш миномёт. Мы со своим миномётом везде пройдём: лес — лесом, болото — болотом, горы — через горы, река — через реку. Миномёт нигде не выдаст. Мы его называли — «карельская артиллерия»...

Слушая капитана, который говорил о миномёте, как о старом, надёжном друге, солдаты и сами начинали ощущать к своему оружию особое уважение и даже нежность.

— Понятно, Таланцев, почему вас учат тому, как воевать, а не тому, как на машинах ездить? — серьёзно, без тени лукавства, спросил капитан.

Посидев ещё немного, он перешёл к другому костру — суровый, правдивый, много испытавший человек.

Таланцев сидел, не поднимая головы... Бывает же так — решительно ни в чём не везёт! Что капитан теперь думает о нём? Может быть, нужно было объяснить, что всему причина — растёртая. нога? Но командир батареи решил бы, что он ищет себе оправдания,.. Нет, правильно, что промолчал. А впрочем—что Филиппенко, что он —одно и то же... Эх, как стыдно, как скверно всё получилось!..

Каша была съедена — вкуснейшая в мире каша, пригоревшая, с запахом дыма, густо заправленная солью,— котелки ополоснуты и, наполненные водой, вновь поставлены на огонь. Тело сладко ломило от тепла, у всех развязались языки. В ожидании чая Розенблюм достал заветную пачку «Беломора», просушил её над огнём и пустил по кругу.

Спорышев напомнил Таланцеву о его новых обязанностях:

— Что нового в газете?

Из вещевого мешка Таланцев достал смятую вчерашнюю газету.

...На Ангаре строится громадная электростанция, новый отряд московских комсомольцев выехал на целину, в Крыму начался сверхранний сев яровых...

— У нас в Киеве скоро яблони зацветут,— мечтательно произнёс Розенблюм.

— А у нас в Хибинах и в июне снег выпадает,— сказал Ильин.

— В нашем Подмосковье климат самый законный,— с удовлетворением сообщил рослый солдат, подбрасывавший в костёр еловые ветки.— Зимой — холодно, летом — жарко...

И всем им, сидевшим у костра в заметённой снегами Карелии, вспомнились родные места, и каждый знал наверняка, что то место, где он жил,— самое лучшее.

...Западная Германия создаёт двухмиллионную армию... Эйзенхауэр бросил седьмой американский флот в Тайваньский пролив... Английский учёный высказался против применения водородной бомбы...Таланцев прервал чтение.

— Ну, дальше,— попросил кто-то.

— Знаете...— Таланцев обвёл всех широко раскрытыми глазами.— Я сейчас подумал: что, если всё будет так же, как сейчас — и лес, и снег, и костёр — только не на учениях, а на самом деле? Понимаете, мне вдруг показалось...

Все молчали. Османов, уставясь на огонь, проговорил:

— Неужели будет война?

— У меня во время войны дом сожгли и отца повесили,— неожиданно обронил Дуб. — Маленьким тогда я был пацанёнком, лет шести...