Премьера без репетиций - [36]
А может, не выдумка это – душа ветра? Просто те, кто погибает по вине других людей, становятся ветром, доживая свой, назначенный им срок, беспрерывно мчась над землей, безуспешно ища покоя и убежища, и не находя их, потому что вне движения они не существуют.
Но сохраняют они отпущенное человеку при жизни. И потому бывают ветры ласковые, как люди, и жестокие, как люди, нежные, как люди, и резкие, как люди…
Вечно летят над землей ветры, неся в себе чье-то горе и несбывшиеся мечты. Но временами, когда люди забывают свое предназначение на земле, ветров становится так много, что они сплетаются вместе и, забыв о том, что они уже неживые, уже там, за порогом бытия, вновь сталкиваются с ужасающей силой с теми, кто и в жизни был их врагами. Так рождаются ураганы…
Не потому ли так тревожно вглядываются женщины в небо, когда поднимается ветер посильнее, спрашивая себя: «Неужто что-то будет?»
Что?
Будет ли?
И кому еще суждено превратиться в ветер?
17 октября 1939 года
Имение «Барковское»
Вроде совсем недавно все эти комнаты были уютными и теплыми. А теперь даже в темноте чувствовалось запустение. И дело было не в том, что в них хмурыми опухолями темнели остатки мебели, забытой здесь, не в грязи, прочно въевшейся в узорчатый дорогой паркет, и не в заросших паутиной и пылью углах, с холодно блестевшими в темноте светлыми изразцами печей, уже давно никем не топленных. Просто дом отвык от людей. Не может то, что создано человеком, существовать без него.
Рябов еще в сумерках, расставив посты и дав необходимые распоряжения, стал бродить по имению. Он ходил и ходил по длинной анфиладе комнат, пытаясь представить, как здесь жили люди. Подходил к окнам. Сквозь запыленные стекла видны лепные пилястры, украшавшие фасад.
– Говорят, Марцей Траполя строил… В XVIII веке, – словно оправдываясь, объяснил Рябов красноармейцу, удивленно поглядевшему на офицера НКВД, который, выглядывая из окна, крутил головой в разные стороны.
Сам Рябов смутно знал, кто такой Марцей Траполя. Перед поездкой Астахов рассказал ему, что этот архитектор построил много дворцов и имений для крупной шляхты. К Барковским имение попало не случайно: их родственниками были и Сандомирские, и львовские Мнишеки, которые родня Вишневецким, а те, в свою очередь… черт их маму знает, кому и кем приходились… Рябова очень удивляло, что Астахов умудряется при их загруженности всю эту ерунду разыскивать, а потом рассказывать, как о своей родне. И, главное, зачем?
…Темно на улице. А в пустых комнатах, пахнущих недалеким болотом, еще темнее. Такое ощущение, будто трясина уже затянула. Рябов повел пальцем по стеклу. Не столько увидел, сколько почувствовал, как потянулась грязная полоска.
«У, болотное гнездо», – зло подумал Петр Николаевич и брезгливо вытер руку о полу шинели.
Медленно пошел в другую комнату.
Богато жил пан, но мрачно. Нет, неуютно здесь было Петру Николаевичу. Неуютно еще и потому, что никак не мог он представить, как в такой громадине вообще можно жить.
Эх, наша матка – это Вятка, сестрица – рожь…
Рябов остановился в большой темной комнате у окна с треснувшим стеклом, и тонкая струйка сырого воздуха ударила ему в лицо…
Странно, когда он о своем доме вспоминает, не изба их, в землю вросшая, представляется, а совсем другое. Мужики косят, низко стоит еще едва теплое, словно не проснувшееся солнце, мокрая тяжелая трава, и он, маленький Петя, бежит по бескрайнему полю. Хотя какое там бескрайнее? Только для него, для малыша… А дом их и тогда ему казался маленьким.
Был он седьмым в семье. Точнее, девятым, да только двое еще до его рождения померли. Отец ходил хмурый, заботами замученный. И сын последний его не обрадовал: «Нищету плодим! – мрачно бурчал отец. – Повесишься, покеда в силу войдут».
Вот тебе и хоромы… Все семеро одним одеялом укрывались.
Трех старших, едва подросли, отец к земле приладил. А остальных куда? Отдавали, куда придется. Петя со временем пошел в плотницкую артель. И там он дома не нашел. Охапка сена – вот и весь уют.
Делу его учили сурово. Был и нещадно бит складным аршином, и обделен паем при расчете хозяина с артелью. Пошел в другую. Потом еще в одну. Так житейскую науку и постигал. Заодно грамоте научился и неплохо с арифметикой познакомился. Начал деньги откладывать – дом-то свой нужен…
Тут война. Сперва крики «ура» и букеты с трехцветными ленточками, потом заголосили бабы по дворам, да забелели госпитали бинтами. Осенью шестнадцатого и он попал на австрийский фронт сапером. Под проливным дождем, а случалось и под австрийскими пулями строил переправы, наводил мосты, а по ночам, сначала опасливо, а со временем все внимательнее слушал большевистских агитаторов.
В семнадцатом не метался – сразу пошел за большевиками, потому что силу за ними чувствовал, уверенность. К земле, что после Октября по весне раздавать стали, так потянуло. Своим домом зажить захотелось…
Рябов зябко повел плечами. Раздражала его сырость в этом особняке. Скорее бы кончалась ночь, и уйти из этих хором. Уйти и забыть, вычеркнуть их из памяти…
Да, не получилось с землицей-то. Гражданская грянула. Стал воевать в Красной Армии. Воевал нормально, как раньше: вперед не лез, но и за спинами товарищей не прятался. Когда приказ давали, шел выполнять, добросовестно и основательно, а без приказа не высовывался. Зимой девятнадцатого в партию записался. Потом старшим в трофейную команду назначили. Подчиненных к дисциплине приучал и сам тяжелой работой не гнушался.
