Премьер-министр (= Президент) - [40]

Кроме того, каждый сталкивался при этом с семейными и материальными проблемами. Переезжать ли в казенную квартиру, не дожидаясь голосования в палате депутатов? Хватит ли там места для детей? Что из мебели перевозить и какие туалеты заказывать для официальных приемов?

Он пережил всю эту сутолоку двадцать два раза, как подсчитали его историографы, и восемь раз был центральной фигурой.

Сегодня настал черед Шаламона... Но тут случилось нечто неожиданное: как ни старался Премьер-министр, отчетливо помнивший, какое возбуждение царило в салонах ресторана Фойо, представить в этой обстановке своего бывшего подчиненного ему, к его удивлению, никак это не удавалось, хотя он много лет прожил бок о бок с Шаламоном и беседовал с ним чаще, чем с другими.

Всего два дня назад он видел его фотографию в газетах. За эти годы Шаламон изменился, как того и следовало ожидать. Но перед его мысленным взором тот выглядел не таким, каким был десять лет назад, а двадцатипятилетним молодым человеком с упрямым и озабоченным выражением лица, которому он как-то сказал:

- Вам следовало бы отделаться от вашей эмоциональности.

- Я знаю, патрон. Я стараюсь, поверьте мне.

Он всегда называл его патроном, как ученики крупного хирурга или известного врача называют своего учителя. Шаламон не отличался сентиментальностью. Это был холодный и циничный человек. Однако порой его щеки внезапно вспыхивали ярким румянцем. Это особенно бросалось в глаза, ибо обычно он был очень бледен.

Задумывался ли иногда Шаламон над своей жизнью или в свои шестьдесят лет считал себя слишком молодым для этого? Согласился бы он начать жизнь сначала? И в таком случае...

Премьер-министр отлично помнил, при каких именно обстоятельствах его секретарь неизменно вспыхивал до корней волос, несмотря на все свое умение владеть собой. Это происходило всякий раз, когда Шаламон, правильно или ошибочно, считал, что его собеседник старается его унизить.

У него было определенное представление о собственном характере, которое казалось ему точным, и, возможно, так оно и было. Он цеплялся за него, и, как только чувствовал, что его вере в себя что-то угрожает, кровь бросалась ему в голову, и он густо краснел.

Он не спорил, не возражал, не пытался отразить нападение, но, стоя на месте как вкопанный, хранил осторожное молчание, и лишь краска на щеках выдавала его волнение.

Тогда, в кабинете Премьер-министра на авеню Ма-тиньон, лицо его не вспыхнуло, напротив, он так смертельно побледнел, что, казалось, в нем не осталось ни кровинки...

- Вы плохо себя чувствуете? - спросила вдруг Мари, возникая из какого-то далекого мира.

Он посмотрел на свою руку, которой только что провел по лицу, потом огляделся вокруг, как бы просыпаясь. Он почти не прикоснулся к еде.

- Может быть, - согласился он тихо, стараясь, чтобы его не услышали на кухне.

Он сделал движение, чтобы встать, и Мари кинулась отодвинуть стул. Он выглядел таким разбитым и дряхлым, что она поддержала его под локоть.

- Благодарю... я уже сыт...

Она не знала, должна ли последовать за ним, и пока тот, сгорбленный, с длинными руками, повисшими, как плети, шел к своему кабинету, смотрела ему вслед, боясь, как бы он не упал, готовая броситься на помощь.

Но ему даже не понадобилось держаться за стену, и, когда наконец он скрылся из виду, Мари пожала плечами и начала убирать со стола.

Когда она вошла на кухню, держа в руках тарелки с нетронутой едой, Миллеран встревожилась:

- Что с ним?

- Не знаю. По-моему, он лег спать. У него такой усталый вид.

Но Премьер-министра не было в спальне, и, когда Миллеран на цыпочках вошла в кабинет, она застала его спящим с полуоткрытым ртом в кресле "Луи-Филипп". Его нижняя губа немного отвисла, как бывает у очень уставшего человека, которому все опостылело в жизни.

VII

На этот раз он в самом деле заснул. Он не слышал, как вошла мадам Бланш, которую позвала Миллеран, и не чувствовал, как, стоя возле него с часами в руках, она, еле касаясь его кисти, считала пульс. Он не знал также, что сиделка полушепотом вызвала по телефону доктора, а в это время Миллеран, сидя против него и не отрывая от его лица пристального взора, глядела на него серьезно и печально.

Потом женщины разговаривали друг с другом жестами, перешептывались. Миллеран уступила место мадам Бланш и ушла в свою комнату.

В полной тишине прошло более получаса, лишь размеренно тикали часы, отсчитывая время. Наконец послышался шум мотора, у дверей остановилась машина, и Эмиль, тоже полушепотом, заговорил с кем-то.

Вокруг Премьер-министра словно исполнялся некий импровизированный танец: мадам Бланш в свою очередь уступила стул доктору Гаффе, и тот, легонько пощупав пульс Премьер-министра, уселся напротив него, выпрямившись в напряженной позе, как если бы находился в приемной министра.

Потом вошел Эмиль и подбросил дров в камин. Обо всем, что украдкой делалось вокруг него, Премьер-министр и понятия не имел. Однако он мог бы поклясться, что ни на минуту не перестает сознавать, что спит в своем старом кресле, полуоткрыв рот и тяжело дыша.

Произошел ли действительно временный разрыв между его оцепеневшим телом и все еще деятельным сознанием, которое, подобно птице, носилось теперь то в каких-то неведомых пределах, то в мире, близком к реальному?