Премьер-министр (= Президент) - [39]

Кончина ее была тягостной. Она, всегда такая подвижная и деятельная, в течение пяти лет оказалась прикованной к постели, ее разбил паралич, и когда наконец она угасла, то была такой исхудавшей, что весила не больше восьмилетней девочки.

Жюльетта недолго оставалась на содержании у Премьер-министра. Она ушла к одному журналисту, тот ввел ее в круг своих коллег, и вскоре она сама стала сотрудничать в газетах.

Неоднократно ей приходилось брать интервью у своего бывшего любовника, и всякий раз она не скрывала изумления, что он не пользовался представившимся случаем, как, по-видимому, поступали почти все, к кому она являлась с деловым визитом.

На ее долю выпала внезапная, но столь же удивительная смерть, как у ее бывшей хозяйки. Она была в числе пассажиров, летевших самолетом в Стокгольм и разбившихся в Голландии.

Что же до него самого, то, хотя он немедленно отправил чек портному, тем не менее сотни тысяч людей продолжали считать, что...

Впрочем, принимая во внимание все в целом, разве это было не одно и то же?

Он себе вовсе не нравился таким, каким был тогда. По правде говоря, он не нравился себе и тогда, когда был ребенком и подростком.

Все кривлянья и выходки, все цирковые номера Великой Пятерки казались ему теперь смешными.

Очевидно, он должен был относиться со снисхождением к старику, коим стал,- к старику, который медленно высыхал, как графиня, и превращался в скелет, обтянутый кожей, с головой, похожей на череп, и с мозгом, продолжавшим работать впустую...

Ибо о чем он думал целыми днями, между тем как вокруг него, Великого Человека, все ходили на цыпочках и стоило ему только чихнуть, как они приходили в ужас?

О себе! О себе! Всегда лишь о себе!

Он не переставая копался в своих переживаниях, лишь изредка испытывая при этом удовлетворение, но главным образом - недовольство и злобу.

В первый раз он рассказал историю своей жизни так, как того хотелось публике. То были официальные мемуары в трех томах, но для того чтобы в них зазвучала правда, недостаточно было нацарапанных слишком поздно заметок на полях...

Все было ложью, ибо рассматривалось с ложной точки зрения.

И заметки тоже были ложью - всего лишь робкие возражения на сложившуюся о нем легенду.

Что же до того, каким он был на самом деле и раньше, и теперь...

Он окинул непонимающим взглядом Габриэлу, стоявшую перед ним, возможно позабыв, что она ежедневно является в один и тот же час, чтобы произнести одни и те же слова:

- Пожалуйте к столу, господин Премьер-министр.

Приглашать его к столу было привилегией Габриэлы, и она не доверила бы этого Мари ни за какие блага на свете. Не пора ли ей было в ее семьдесят лет избавиться от подобного детского тщеславия?

Стоял такой густой туман, что казалось, за окнами столовой под тяжело нависшим небом, которое зимними вечерами как бы сливалось с землей, лежит снег.

Мари наконец сняла красную фуфайку и надела теперь черное платье и белый передник. Ее научили, как подвинуть ему стул, когда он садился, и ей всегда было страшно - она боялась, что не поспеет вовремя и он упадет на пол.

- У вас, кажется, появилась еще одна сестричка?

- Да, господин Премьер-министр.

- Ваша мать довольна?

- Не знаю...

Ну к чему? К чему произносить никому не нужные слова? Меню почти ничем не отличалось от вчерашнего: половинка памплемусса, чтобы пополнить в организме запас витаминов, восемьдесят граммов поджаренного на решетке мяса, которое приходилось подавать рубленым с тех пор, как вставные челюсти больше не держались у него во рту, две картофелины и какие-то вареные овощи по предписанию докторов. На десерт- яблоко, груша или несколько виноградин, которые он ел без кожицы.

Соберет ли Шаламон, согласно традиции, своих новых сотрудников в одном из больших парижских ресторанов, где за десертом они наметят вкратце основную линию политики кабинета министров?

В его дни это происходило почти всегда в салонах ресторана Фойо около сената или у Лаперуза.

За этим завтраком встречались старые коллеги, обменивались воспоминаниями о предыдущих министерствах; ветеранам неизменно предлагали те же второстепенные министерские портфели; нередко присутствовали и новички, еще не посвященные во все ритуалы и с беспокойством наблюдавшие за "стариками".

Даже гул голосов, звон вилок и стаканов в такие дни звучал как-то особенно, а метрдотели, знавшие всех приглашенных, казалось, всем своим услужливым видом и понимающими улыбками участвовали в распределении правительственных постов.

Иной, но не менее характерный гул доносился из большой залы на первом этаже, где завтракали журналисты и фотографы; они, как и те, что находились этажом выше, всецело сознавали, какую роль играют в происходящих событиях.

В общем, эти два часа были самыми приятными в жизни очередного правительства. Позднее, к вечеру, после приема в Елисейском дворце и группового снимка на ступенях крыльца вокруг обязательно улыбающегося главы правительства, ему приходилось отделывать до мельчайших подробностей программу нового кабинета министров, возникали всякие затруднения, бесконечные споры по поводу какого-нибудь слова или запятой.