Прелюдия 11 - [17]

Я вспомнил почему-то, как Пити Равело пел позавчера на прощанье:

Мальбрук в поход собрался,

Великий он стратег.

И только вот о чем горюю:

Вернется ли домой?..

Эту и еще песню эмигрантов, грустную мелодию на полутонах, которую я не в силах забыть. Сдержанные аккорды гитары и грустный припев:

Когда я оставил Гавану,

Я никому не сказал «прости»,

Только погладил по шерстке Одну маленькую Китайскую собачонку.

В тот вечер мы решили участвовать в операции. Как все происходило? Я вызвал в памяти последнюю ночь в Сан-Амбросио. Я увидел все в подробностях, даже настольный вентилятор, который Умберто держал под подбородком. Мы сидели, как всегда, в свете наружного фонаря перед бараком, попугай Фульхенсио без конца трещал, а Пити пел под тоскливые аккорды гитары, лучше него гитариста в лагере не было. Прервав молчание, Умберто обратился ко мне:

— Странно... Я ведь целых два года учился в Европе. И тогда у меня тут ничего не шевельнулось. — Он похлопал себя по сердцу, словно сгоняя с груди комара.

— Тогда тебе было достаточно купить билет на самолет, — ответил я.

Пити отложил гитару в сторону и сказал в своем неприятно циничном тоне:

— Слезы закаленных мужчин — лучшая награда за мое искусство.

Позади меня кто-то крикнул:

— Ну, ребята, недолго нам осталось играть в песочке!

Я оглянулся, хотя ненавидел этот гортанный голос. Он принадлежал Барро, быкоподобному старшему из барака парашютистов. Барро отвратителен во всем. Пережиток прогнившего режима Батисты, позор, что такие субъекты — и их немало — есть в нашем лагере. Что этим выкормышам Батисты у нас надо? Все знали, что в сороковые годы Барро служил таможенным инспектором, потом начальником отдела кадров в газете Батисты «Тьемпо ен Куба», а после государственного переворота — майором полиции, самого кровавого инструмента деспотии! А здесь он играл в демократа, был образцовым учеником у янки и делал все, чтобы заставить нас забыть о прошлом: подлизывался, делился новостями и сплетнями... Его веселость была деланной маской шута, меня тошнило, когда он начинал разглагольствовать.

— Вы уже слышали? Капитан ищет добровольцев для группы прорыва.

Умберто спросил холодно:

— Ты в ней?..

Барро кивнул. Он засунул руки в карманы и покачивался с пятки на носок. И хотя я не хотел с ним говорить — до тех пор мы не сказали друг другу и двух слов, — у меня все лее вырвалось:

— А я на твоем месте не торопился бы, Барро. Полицейских на Кубе всегда было в обрез...

Я не смотрел в его сторону, но чувствовал, что он улыбается.

И вдруг появился Мак-Леш. У него была такая особенность: появляться там, где могла возникнуть ссора. С ним пришел еще один парень из роты Ц. :— Слушайте меня внимательно, — проговорил он в своем доверительном, подкупающем тоне. — Вот что я вам предлагаю: завтра утром мы посылаем группу прорыва. Есть уже полно добровольцев. Но я пришел к вам.

Здесь он сделал паузу — такому учат, наверное, на занятиях по психологии в офицерском училище. Мне его медоточивость пришлась не по вкусу.

— Во время тренировок вы меня не раз проклинали. Зато теперь вы мои лучшие кадры.

Я молчал, выжидая. Умберто что-то чертил на песке, Рико разглядывал сапожную щетку. Пити выкатил на капитана глаза и открыл было рот, но капитан опередил его, хорошо зная, что шутка Пити может перечеркнуть его планы. Лучше пошутить самому:

— Попробуй-ка вот этого. — Мак-Леш протянул ему маленькую бутылочку — Говорят, от него на груди вырастают волосы.

Пити взял пробную бутылочку виски «бурбон».

— Спасибо, сэр...

Мак-Леш излучал хорошее настроение.

— Чего вам не хватает, — распинался он, — так это первоклассного радиста. Человека с волшебным ящиком, который не запеленгуешь. Вот он!

И он подтолкнул вперед Мигеля Пино. Тот стоял, помаргивая, но никто не обращал на него внимания — чересчур неожиданно все вышло. Пити отвинтил пробку и ухмыльнулся:

— Что было бы со страдающей Кубой без капитана Мак-Леша, нашего пастыря и большого друга!..

Тот сказал:

— Так что пораскиньте мозгами, парни. Я сам доставлю вас на остров. То есть если вы согласитесь. Через пятнадцать минут приду за ответом.

Он поднял кулаки вверх, как чемпион по боксу, улыбнулся и исчез. Мигель переводил взгляд с одного на другого, я обратил внимание на блеск его глаз. Шумел вентилятор, Фульхенсио продолжал трещать, мы молчали.

Первым опомнился Умберто:

— Дьявольщина! О такой группе я давно мечтаю.

Пити пародировал Мак-Леша, его показной оптимизм и деланное благодушие:

— Все, видите ли, хотят, но я пошлю только вас. Потому что вы лучшие мои кадры. Вы чудненько учились у меня и не забывали пить молочко: глоток за дедушку Айка, другой — за доброго Джона и третий — за его Джеки, нашего ангелахрани- теля. А завтра, мальчики, вы будете пожинать плоды успеха. Увидите, как кремлевские выкормыши попрячутся в свои норы. Папочка лично отвезет вас туда, и вы всыплете им по первое число.

Он был, как всегда, неподражаемо забавен; но на сей раз я не смеялся. Я предчувствовал, что все будут против меня, если я соглашусь. Пити умел отмести любой аргумент, просто-напросто передразнивая того, кто его предложил. И ничего не попишешь. Во время избирательных кампаний минувших лет Пити был козырной картой: он имитировал манеру предыдущего оратора, гримасничал и подражал крикам зверей. Он мог испортить карьеру сенатору. Кубинцы ужас как любят посмеяться. У нас не прозвучали бы даже проповеди Иисуса, если бы Пити был одним из его апостолов...