Прелюдии и фантазии - [41]

Шрифт
Интервал

3

ночью, лёжа на верхней полке с открытыми глазами, я слушал звук, с которым вагон подпрыгивает на стыках, скрежет и скрип рессор во время торможения, мерный гул сортировочной, прерываемый бормотанием диспетчера, смазанный неразличимый фон, напоминающий радиопомехи, какой бывает только после полуночи на перроне какой-нибудь богом забытой станции, где поезд стоит всего минуту, и на этом фоне — матерную перебранку сонных курильщиков, выбравшихся наружу, чтобы вернуть ощущение тверди под ногами.

Состояние моё напоминало остановившееся, длящееся мгновение, сладостное и будоражащее, какое наступает в разгар игры в прятки, когда голоса преследователей звучат близко, их тени движутся на стене, но ты чувствуешь себя уютно и покойно в своём убежище, зная, что тебя не найдут — пока ты сам не сжалишься над противником и не покажешься наружу с видом торжествующим и немного глуповатым, какой бывает обычно у победителей.

Курочка


Я ставил её на стол, крошил ей хлебушка, заводил ключиком и отпускал на волю. Неприятный стрекочущий звук, как выяснилось позже, никакого отношения к живым, неигрушечным птицам не имел, а имел отношение к порционному, дискретному движению пружины, приводившей курочку в движение. Курочка клевала, но всё как-то мимо, я изумлялся её недоумию, и прежде чем снова повернуть ключик, строго выговаривал, объясняя, что крошки — вкусные, что клевать нужно их, а не пустой воздух, что у каждого в этой жизни своя миссия, и её, курочки, персональная задача не менее важна, чем задача любого из нас, даже дяди Коли со второго этажа, главного инженера машиностроительного предприятия, даже дяди Стёпы, который — всем и каждому известно — лучший в мире милиционер, а может и лётчик.

Курочка внимала беспрекословно, но клевала по-прежнему вяло и мимо.

Однажды бабушка подслушала мой монолог, исполненный социального пафоса, и тихонько, пользуясь тем, что я сидел спиной к открытой двери, привела под дверь дедушку. Я был занят, пересказывая курочке сюжет просмотренного накануне телефильма о героях-подводниках, пока мои домочадцы, зажимая друг другу рты, хохотали за стенкой. Наконец, я замер, расслышав на фоне куриного стрекотания нечто вроде щенячьего повизгивания.

Звук доносился из коридора. Собаки в доме не было.

Я обернулся в сторону открытой двери: там было пусто. Курочка перестала клевать, и я оценивающе посмотрел на неё, задумавшись о том, стоит ли игра свеч. Наконец любопытство пересилило страх, я сгрёб курочку в кулак, спустился с высокого табурета и двинулся в путь — с пластмассовой птицей в кулаке. Я знал наизусть каждое пятнышко на обоях, каждый скрип половицы, но на этот раз коридор показался мне незнакомым: все двери были закрыты, из кабинета дедушки не доносилось ни звука, световая полоска под дверью то и дело темнела, будто дедушка переступал с ноги на ногу, приложив ухо к двери, из бабушкиной спальни доносился голос теледиктора, но голос этот казался фальшивым, лишённым привычной казённой бодрости, и потому — пугающим.

Стараясь ступать неслышно, я вернулся в детскую, аккуратно прикрыл за собой дверь и сел прямо под дверью, лицом к опасности. Какое-то время я сидел молча и недвижно, вслушиваясь в тишину, затем поставил курочку перед собой и завёл разговор о бесстрашии.

Биомасса


1


1. Впервые я увидел СКОЛЬЗЯЩИЕ РУКИ в фильме «Фараон», пяти лет от роду. В течение многих лет ОНИ были непременным атрибутом моих кошмаров.

2. Во сне я часто видел себя как бы со стороны. Тот, Кого Я Видел Со Стороны, вёл себя до невозможности глупо, он никогда не чувствовал ИХ приближения. Не знал, что ОНИ УЖЕ ЗДЕСЬ (в то время как я прекрасно всё знал и видел, обмирая от ужаса).

3. Он (я) занимался каким-то НЕСУЩЕСТВЕННЫМ ДЕЛОМ, ни о чём не подозревая, в то время, как Другой, Настоящий Я с нарастающим возбуждением и страхом наблюдал ИХ появление за моей (его) спиной.

4. Они вздымались над моей (его) головой — будто кто-то показывал РАСКРЫТЫЕ ЛАДОНИ — тому, кто мог бы увидеть это из другого конца комнаты (камере? мне?).

5. Медленно (чудовищно медленно) ОНИ скользили по спине — с неожиданной мягкой силой, выдавливая из моего тела то, что было МОЕЙ СУЩНОСТЬЮ, вынимая наружу меня самого.

6. Я (он) оборачивался, но сзади никого не было.

7. По спине бежали мурашки. Внутри остывала пустота, будто меня высосали, выпили до дна.

8. Я просыпался с воплем.

9. Случались месяцы, когда это происходило каждую ночь.

10. Бабушка поила какой-то дрянью — чтобы я не кричал во сне.

11. Она думала, что меня заколдовали.

12. Но я просто боялся уснуть.


2


1. Почти ничего не помню о фильме «Фараон».

2. То ли польский, то ли югославский.

3. Люди, одетые киноегиптянами, скачут на лошадях, едут в колесницах. Жрецы — лысые, женщины — прекраснолицые.

4. Сцена (единственная), которая отложилась в памяти: главный герой в подземелье.

ИГРУШКИ 5. Подземелье выглядит в меру ТАИНСТВЕННЫМ. Кирпичная кладка, пляшущий свет факелов и прочая. ГГ (главный герой) входит, двери за ним ЗАХЛОПЫВАЮТСЯ.

6. ГГ обнажает меч. За его спиной появляются РУКИ.

7. Зритель их видит, герой — нет. Вот они поднимаются, чуть колышутся в воздухе (затхлом, пыльном, тусклом) и медленно опускаются на плечи. Касание. ГГ вздрагивает. Он не понимает, что произошло, и быстро оборачивается.


Еще от автора Дмитрий Дейч
Зима в Тель-Авиве

Мастер малой прозы? Поэт? Автор притч? Похоже, Дмитрий Дейч - необычный сказочник, возводящий конструкции волшебного в масштабе абзаца, страницы, текста. Новая книга Дмитрия Дейча создает миф, урбанистический и библейский одновременно. Миф о Тель-Авиве, в котором тоже бывает зима.


Преимущество Гриффита

Родословная героя корнями уходит в мир шаманских преданий Южной Америки и Китая, при этом внимательный читатель без труда обнаружит фамильное сходство Гриффита с Лукасом Кортасара, Крабом Шевийяра или Паломаром Кальвино. Интонация вызывает в памяти искрометные диалоги Беккета или язык безумных даосов и чань-буддистов. Само по себе обращение к жанру короткой плотной прозы, которую, если бы не мощный поэтический заряд, можно было бы назвать собранием анекдотов, указывает на знакомство автора с традицией европейского минимализма, представленной сегодня в России переводами Франсиса Понжа, Жан-Мари Сиданера и Жан-Филлипа Туссена.Перевернув страницу, читатель поворачивает заново стеклышко калейдоскопа: миры этой книги неповторимы и бесконечно разнообразны.


Игрушки

Самая нежная и загадочная книга Дмитрия Дейча, где Чебурашка выходит из телевизора, чтобы сыграть в подкидного дурака, пластмассовые индейцы выполняют шаманские ритуалы, дедушкин нос превращается в компас, а узоры на обоях становятся картой Мироздания.


Пять имен. Часть 2

Все, наверное, в детстве так играли: бьешь ладошкой мяч, он отскакивает от земли, а ты снова бьешь, и снова, и снова, и приговариваешь речитативом: "Я знаю пять имен мальчиков: Дима — раз, Саша — два, Алеша — три, Феликс — четыре, Вова — пять!" Если собьешься, не вспомнишь вовремя нужное имя, выбываешь из игры. Впрочем, если по мячу не попадешь, тоже выбываешь. И вот вам пять имен (и фамилий), которые совершенно необходимо знать всякому читателю, кто не хочет стоять в стороне сейчас, когда игра в самом разгаре, аж дух захватывает.


Имена ангелов

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Записки о пробуждении бодрствующих

Корни цветов ума уходят глубоко — туда, где тьма настолько темна, что Свет Вышний кажется тенью. Там ожидают своего часа семена сновидений, и каждое вызревает и раскрывается в свой черед, чтобы явить в мир свою собственную букву, которая — скорее звук, чем знак. Спящий же становится чем-то вроде музыкального инструмента — трубы или скрипки. И в той же степени, в какой скрипка или труба не помнят вчерашней музыки, люди не помнят своих снов.Сны сплетаются в пространствах, недоступных людям в часы бодрствования.


Рекомендуем почитать
Сын Эреба

Эта история — серия эпизодов из будничной жизни одного непростого шофёра такси. Он соглашается на любой заказ, берёт совершенно символическую плату и не чурается никого из тех, кто садится к нему в машину. Взамен он только слушает их истории, которые, независимо от содержания и собеседника, ему всегда интересны. Зато выбор финала поездки всегда остаётся за самим шофёром. И не удивительно, ведь он не просто безымянный водитель. Он — сын Эреба.


Властители земли

Рассказы повествуют о жизни рабочих, крестьян и трудовой интеллигенции. Герои болгарского писателя восстают против всяческой лжи и несправедливости, ратуют за нравственную чистоту и прочность устоев социалистического общества.


Вот роза...

Школьники отправляются на летнюю отработку, так это называлось в конце 70-х, начале 80-х, о ужас, уже прошлого века. Но вместо картошки, прополки и прочих сельских радостей попадают на розовые плантации, сбор цветков, которые станут розовым маслом. В этом антураже и происходит, такое, для каждого поколения неизбежное — первый поцелуй, танцы, влюбленности. Такое, казалось бы, одинаковое для всех, но все же всякий раз и для каждого в чем-то уникальное.


Красный атлас

Рукодельня-эпистолярня. Самоплагиат опять, сорри…


Как будто Джек

Ире Лобановской посвящается.


Дзига

Маленький роман о черном коте.