Прелесть пыли - [32]

Голый подвинулся в сторону от двери, чтобы не заслонять свет. Посреди довольно просторной комнаты стоял крестьянин средних лет, усатый, сутулый, — и словно бы их ждал. Тут же они определили, что за бочкой, ларем и под кроватью никто не прячется, что вообще в доме, кроме этого человека, никого нет.

Хозяин, опустив руки, сурово глядел на пришельцев с таким видом, будто лишь на секунду позволил себе оторваться от работы и немедленно возьмется за нее снова, а они пусть себе что хотят, то и делают.

Голый с усилием произнес:

— Доброе утро, приятель.

Крестьянин прищурился, потом спросил: — Что нужно?

Голый пожалел, что не сказал партизанское приветствие. А не сказал он его не из-за малодушия, а потому что не хотел быть навязчивым. Он думал войти в дом, как входит свой брат — крестьянин, возвращаясь с поля или из леса, как входит добрый приятель, которого все знают в горном селе.

Он тоже прищурился и, помолчав, сказал:

— Не продашь ли нам немного хлеба?

Зеленые глаза крестьянина засветились насмешкой.

— Хлеб? Продать хлеб? А чем вы заплатите за хлеб?

— Вот часы у меня есть. Отдам за кусок хлеба.

Партизан протянул ладонь, на которой лежали ручные часы, и сам окинул их пренебрежительным взглядом. Ведь по сравнению со всем пережитым, по сравнению с трудностями, которые можно преодолеть, добыв краюху хлеба, часы — ничтожная мелочь.

— Часы? В самом деле?

— Да. Часы.

— Зачем мне часы?

— Конечно, зачем тебе часы! Но, понимаешь, мы голодны, и я предлагаю тебе часы в обмен на кусок хлеба, сколько дашь…

— Зачем мне часы? — повторил хозяин.

Партизан посмотрел на часы, круглые часы, снятые с руки убитого врага; задумчиво рассматривал он во мраке грязной крестьянской избы эту никчемную сейчас безделушку.

— Часы, — повторил он, не зная, что еще добавить.

— Зачем мне часы? — протянул крестьянин, опустив уголки губ и хитро прищурив глаза.

Вошел мальчик. Он поднял голову и, часто моргая, думал, что бы такое сказать, как помочь товарищу?

— Часы за кусок хлеба, — решительно произнес Голый.

— Да есть у меня часы, и не одни, — сказал крестьянин. — Погодите, сейчас покажу.

В голове Голого блеснула мысль, что крестьянин медлит неспроста, но он отогнал ее — все опасения пересилила надежда раздобыть кусок хлеба! Не будь мальчика, он вел бы себя иначе!

Крестьянин отошел в угол комнаты, отодвинул бочонок, поднял какую-то доску, засыпанную мусором, и вытащил большой деревянный ящик.

— Глядите, — сказал он, показав на него партизанам.

В ящике лежала старая меховая папаха, а в ней восемь ручных часов, двое — золотых карманных и с десяток украшений — браслеты, брошки, кольца, цепочки. Крестьянин сунул руку в папаху и поворошил свое добро.

— Видал?! Нужны мне твои часы!

Голый положил часы обратно в карман, опустил руку и стал пристально смотреть на крестьянина. Сощурив глаза еще больше, чем крестьянин, он смотрел на него не мигая. Хозяин по-прежнему неприязненно глядел на пришельцев.

— У меня часов сколько душе угодно. На мой век хватит, прожить бы столько! Нужны мне твои часы! Гляди, гляди! — радостно восклицал он.

Внезапно в избе потемнело.

Голый отскочил в сторону и навел пулемет на дверь.

В двери появился высокий молодой крестьянин с густой светлой бородой. На голове у него была меховая папаха, в руке он держал пистолет.

— Чего к отцу привязались? — крикнул он.

Голый молчал.

— Мы хотели купить хлеба, — сказал мальчик.

— Ворвались в чужой дом… — сказал бородач; он взял на прицел Голого и напряженно-выжидательно моргал глазами. — Чего к отцу привязались?

— Мы ничего ему не сделали, — сказал мальчик. — Пусть сам скажет. Мы ему предложили за хлеб часы. Он не хочет — ну и дело с концом.

— Дело с концом? Нет этому делу конца! Накидываетесь на людей в их собственном доме. Мы этого не допустим. Вам это даром не пройдет!

Партизаны поняли, что бородач тоже тянет время, явно ожидая подмоги.

Мальчик выхватил из кармана гранату. Она была без предохранителя.

— Мы мирно шли своей дорогой, — сказал он, — мирно попросили продать хлеба. Только тронь! Швырну гранату об пол, и мы все взлетим — косточек не сосчитаешь! Убирай пистолет и прочь с дороги! — закончил мальчик, подняв гранату. — Мы никому ничего не сделали.

Бородач задумался. Не опуская пистолета, он переводил взгляд с одного партизана на другого.

Голый безмолвно следил за каждым его движением: взгляд у него стал жестким, лицо побледнело.

— Нам жизнь не так уж дорога, — сказал мальчик. — Если и вам…

— Выходите, — оборвал его бородач. — Проваливайте! Нечего меня учить, у самого голова на плечах.

Он посторонился и дал им пройти.

Голый вышел спокойно, не спуская глаз с бородача, мальчик — за ним. Когда они очутились во дворе, бородач тоже вышел, все еще с поднятым пистолетом. По его физиономии было видно, что он по-прежнему колеблется и жалеет, что отступил от задуманного.

Партизаны внимательно следили за ним, отходя таким образом, чтоб не терять его из виду и не поворачиваться к нему спиной. Оба молчали. Казалось, все слова исчезли, — сейчас они были просто не нужны.

— Убирайтесь, — сказал бородач.

Голый был убежден в справедливости своего приговора. Как только он увидел золото, разговаривать стало не о чем.