Прекрасный старый мир - [27]

Правда, была с лечильней связана ещё одна история, как несколько комичная, так и поучительная. Дело в том, что за месяц с лишком своего бытия как психохимера Олега и Ормонда стал я более ли менее цельным. Вот только олегова память сыграла со мной дурную шутку. А именно, всё я старался подогнать действительность, меня окружающую, под некий готовый шаблон, что было, по уму, глупо и недальновидно. Не был Мир Полисов ни “дворянским”, ни “демократическим”, ни каким иным. Был он таким, как есть, а попытки навесить ярлыки, игнорируя часть реальности, могли обернуться мне значительными неприятностями, если бы не некая встряска, от шаблонов принудившая отказаться.

А именно, по окончании лечебной гимнастики, припомнил я себе принятое решение, а именно, к тренеру моему, Ветрене Прекрасовне, подкатить с амурным интересом. Во-первых, слово себе данное, надо держать. Во-вторых, дама она более чем приглядная и аппетитная, ну а в возрасте разница не столь и велика (как для Олега, но тут и Ормонд не возражал, ибо дама была и впрямь хороша). В-третьих, некоторое “напряжение либидо” наблюдалось и нагнеталось, так что любовница, на раз или на время, была делом крайне нелишним.

Да и вообще, за мучения свои, не худо бы эту дамочку отжарить по-всякому, несколько самонадеянно постановил я, став готовиться к “штурму цитадели невинности”. Своей или Ветрены — бес знает, но готовиться стал, факт.

Костюмчик приготовил, духи прикупил (и даже побрызгался), снабдился подарочным венком цветов. Последнее, было как славянским, так и эллиническим наследием, с некоторым удивлением отметил я. Это варвары немытые в мире Олега веники дарили, а цивилизованным горожанам подобало в цветочный дар вложить труд, оформив по намереньям и со смыслом. И в форме венка, да, так что во флористической лавке в составлении венка-композиции я принял самое прямое участие.

Спал же в предвкушении приключения неизвестно какого толка недолго, проснулся до рассвета и, приготовившись Ветрену до службы перехватить, собрался и приготовился гораздо раньше необходимого. И сидел, признаться, в несколько нервическом напряжении. Всё же женщины Ормонд не знал, единственный амурный опыт был крайне неприятен и деструктивен, а немалый как практический, так и теоретический опыт Олега спокойствия не приносил, более того, волновался я весь, целиком и полностью. Как минимум, по причине “а подкатывать-то как?” То ли от нервов, то ли от недосыпа, то ли от дурных ассоциаций и шаблонов, в башке вращались исключительно фразы в стиле одного небезызвестного поручика.

В общем, перед лечильней я был задолго до потребного срока, нервничающий, как тот, кем и являлся: юнец на свидании. И каша была в башке преизрядная, что обычно волевая целенаправленность Ормонда бы и нивелировала, а ныне она и пребывала в расстройстве.

Вылилось всё это в такую картину: вымотанный и нервный я увидел объект своего интереса, оценив и глаза серые, стан тонкий, нежные завитки каштаново-рыжих волос, да и прочие детали Ветрены в памяти стояли, как живые, покровами не скрытые. Так что с улыбкой (надеюсь, не жалкой), я к даме сделал шаг, протянул венок в стиле “томлением и страстью обуреваем” и…

— Сударыня, позвольте вам впердолить, — выдала дурная голова губами-предателями.

Следующая мысль была “пиздец, так меня и похоронят, а венок исполнит роль надгробного”. Однако, к моему робкому удивлению, Ветерена венок приняла(!), полюбовалась, но не надела. Поднятая в момент произнесения мной “завлекательного предложения” бровь её вернулась на законное место, а речь была с улыбкой и взглядом не суровым:

— Знала я, Ормонд Володимирович, — с улыбкой изрекла она. — Что вы юноша неординарный, но такого напора не ждала. Признаться, — лукаво стрельнула она глазами, — лет десять назад я бы и не устояла пред столь напористым предложением. Однако, ныне, с прискорбием, вынуждена вам отказать: никак не могу вам “позволить”, поелику с супругом моим счастлива, в друге сердечном нужды не испытываю. Но смелость и напор ваш мне приятен, так что дар я ваш, ежели дозволите, оставлю на память, — на что я нервно кивнул. — А вам ни расстраиваться, ни отчаиваться не след. С вашими молодецкими ухватками найдёте вы подругу сердечную, а, возможно, и не одну, — выдала Ветрена, подмигнув.

Довольно вяло высказав сожаления (не извиняться мне мозгов хватило), я с улыбающимся медиком раскланялся, да и, опустошенный, подпёр стену лечильни. Впрочем, как тернистость, так и прочие мои многие и неоспоримые достоинства помогли в кратчайший срок собраться. И, мысленно, одарить себя не одной оплеухой, как раз за шаблонность и узость мышления и взглядов. Стал вести себя, как полагал, нужно себя вести в веке восемнадцатом-девятнадцатом, мира Олега. А тут, мало того, что по факту одиннадцатый век (и вправду, восемнадцатый, если исчисления соизмерять), так люди другие. И социум, и отношения.

То есть, мой дурной “гусарский подкат” юную девицу мог бы и оттолкнуть, да и то не факт. А матрону скорее приятно удивил, что она и продемонстрировала. И вполне могла, “за смелость и порывы искренни” “позволить впердолить”, не будь она связана отношениями.