Прекрасный дом - [11]

Том не торопился спешиться. Зулус-полицейский отсалютовал ему своим до блеска начищенным ассагаем. В конце двора, заросшего сорной травой, с плетеного шеста при полном безветрии уныло свисал британский национальный флаг. Том все еще не двигался — словно страшный сон, стояло перед ним прошлое… У него были широкие плечи, и в седле он казался грузным; золотисто-рыжие усы его блестели на солнце, а в глазах у него была тревога. Судья вышел из дому и остановился в дверях.

— Добрый день, Эрскин.

Том кивнул ему в ответ так же, как полицейскому, только холоднее. Он не позволит обращаться с собой, как с мальчишкой. Другое дело старый Но-Ингиль — он человек мужественный, достойный, его старшинство и покровительство не грех и принять. Хемп что-то кричал на весь двор, — высокий человек в длинном черном сюртуке, с повязкой, прикрывающей пустую глазницу; его седые волосы торчали дыбом, как будто он только что поднялся с постели. Возможно, он спал не раздеваясь — костюм его был совсем измят. Хемп всегда казался таким: грубым, бесцеремонным, властным.

— Слезай с лошади, парень, и входи в дом. Как твой отец?

Том спешился и бросил поводья полицейскому. Он не подал Хемпу руки и лишь сухо объяснил ему, что ищет зулуса по имени Коломб. Пока он говорил, в единственном глазу Хемпа светилось такое презрение, такая глумливая насмешка, что краска бросилась Тому в лицо.

— Коломб — это, кажется, тот парень, который считался твоим побратимом?

— Он сын Офени и последнее время жил на Уиткранцской ферме моего отца, пока его оттуда не выгнали.

Короткий смешок судьи и весь его вид, как бы говоривший, что ему, Хемпу, известна вся подноготная семейной жизни Эрскинов, взбесили Тома. Он чувствовал, что его ждет новый удар, и приготовился к нему. Возможно, Коломб уже побывал в руках Хемпа, в тюрьме и под плетьми, так что теперь спина его уже исполосована рубцами.

— Этот парень — закоренелый преступник. Зачем он тебе нужен?

— Если он преступник — значит, он нужен вам.

— Не мне, а полиции. Он сбился с пути потому, что его испортили, дали ему образование. Твой отец раскусил его и прогнал со своей земли. Парень в этом ничуть не виноват, и мне даже немного жаль его, Эрскин.

— Жаль?

— Да. Я его все равно поймаю. Он наверняка постарается снова пробраться сюда, и мы уготовим ему ловушку. Тогда я тебя извещу, если хочешь.

Том направился к лошади, но судья пошел за ним следом и встал у стремени, когда Том сел в седло.

— Между прочим, скот твоего Коломба пасется на ферме Мисганст у Стоффеля де Вета. Вот что заставит его вернуться.

— Я съезжу к де Вету.

— Ходят слухи, что вы снижаете арендную плату с хижин. Верно это?

— Я об этом не слыхал.

— Так я и думал: больно это непохоже на твоего отца. Но если бы кто-нибудь так поступил — скажу тебе откровенно, уж я-то знаю кафров, — это сочли бы признаком слабости. Сейчас нужна сила, а не слабость.

Всегда нужна сила, а не слабость. Всегда идти вперед с развернутыми знаменами и держать зулуса в узде твердой рукой. А за всем этим скрывается вечный страх, первая, еще незримая, еще не причиняющая боли клетка злокачественной опухоли. Страх заставлял британских колонистов быть сильными, решительными и смелыми, как буры. Но они совсем недавно оторвались от родины. Они еще не жили целыми поколениями на чужой земле и были подобны плодоносящему растению на скудной почве, которое ради того, чтобы выжить, снова становится бесплодным и горьким, как его предки.

Том спешил. Ему приходилось подгонять себя, ибо ничего приятного не сулил ему предстоящий визит к Стоффелю де Вету, Черному Стоффелю, как его прозвали за смуглую кожу и угрюмый характер. Том хотел добраться до фермы де Вета до захода солнца, чтобы можно было уехать оттуда засветло, не нарушая старинного обычая гостеприимства бурской семьи. И без того будет довольно трудно уехать, не столько от Черного Стоффеля, сколько от его матери. Стоффель был обидчивым человеком, который во всем видел тайное желание его унизить. Но от него можно было кое-что узнать об истреблении животных и пророческих слухах, ползущих по краалям. Даже у молодого человека, к тому же англичанина, могла найтись серьезная причина, чтобы спешить в Мисганст. Ведь мать Стоффеля, Оума, питала особую привязанность к Тому. Мальчиком он жил у нее на ферме. Тогда был еще жив ее муж Кристиаан, и они владели землей, которой потом лишились: тогда еще никто не ведал о страшных бедствиях, выпавших на их долю позднее, во время англо-бурской войны, и закончившихся трагедией в Холькранце, когда был убит Дауид — один из двух оставшихся в живых сыновей де Ветов. И погиб-то он не от руки врага — британского солдата, а от руки зулуса из нейтрального зулусского полка. Оуме было восемьдесят лет.

По обеим сторонам дороги тянулась сплошная стена кустарника, и только просвет в ней указывал поворот к ферме — не было ни ворот, ни ограды, ни дощечки с именем владельца. Том бывал здесь и прежде, всегда для того, чтобы повидать Оуму. Когда входил Стоффель, наступало неловкое молчание, ибо они не знали, о чем говорить: прошлое вставало между ними, прошлое, которого ни один из них не желал, но которое тем не менее было горькой действительностью. Следы от колес фургона заросли травой: ее затаптывал скот, но она снова разрасталась под благотворными весенними ливнями. С холма Том видел плоскую равнину, по которой был разбросан редкий кустарник. По обеим сторонам ее тянулись глубокие овраги, скрытые более густой растительностью; по дну оврагов бежали ручьи. В глубине долины неожиданно возник одинокий, почти не прикрытый деревьями дом. Он был виден с холмов, вздымавшихся за оврагами, а из него открывался широкий вид на холмы. Казалось, царило какое-то тайное взаимное недоверие между притаившимися в долине домиком бура и окружавшей его недружелюбной природой. На крыше лежали камни, чтобы железо не снесло ветром, На таком расстоянии Том не видел никакого движения возле дома. Ничего, кроме низкой, похожей на ящик жилой постройки, нескольких крытых соломой сараев и вьющегося из трубы дыма, который исчезал где-то за вершинами холмов.