Прекрасные тела - [9]

Джесси сгорала от нетерпения — ей так хотелось рассказать подругам подробности приключения. Они с Джессом остановились у порога закрытого оружейного магазина. Он прижал ее к двери. Его движение заставило ее отшатнуться и в то же время возбудило сверх всякой меры.

И была еще одна восхитительная деталь (неужели даже о ней нельзя рассказать подругам?). В тот вечер Джесси оделась слишком легко, а на Джессе была большая старая дубленка. И вот внезапно он расстегнул дубленку и прижал Джесси к себе, стараясь ее согреть.

Она почувствовала жар его тела — даже сквозь джинсы, а потом и едва заметное движение, свидетельствовавшее о том, что он ее хочет. Джесси вспомнила, как у нее мелькнула мысль: «О боже, сейчас это произойдет…», и в тот самый момент его губы сомкнулись на ее губах, его язык проник к ней в рот, а параллельно с этим бугор, набухший у него в джинсах, уперся ей в живот.

Джесс целовал ее очень крепко. Несколько мгновений она даже думала: «Нет, эта манера целоваться не для меня». Он слишком агрессивен: язык проникает слишком глубоко в рот, движется там очень быстро… шершавость небритой щеки, неожиданная жесткость даже самих губ… как кожа перчатки. Но немного погодя Джесси пришлось признать, что эти поцелуи вызвали у нее немедленную реакцию: внутренняя сторона ее бедер увлажнилась, и она вся словно бы склеилась. Было странно и как-то стыдно так быстро ответить на его призыв. Они замолчали и вгрызлись друг в друга, забросив дискуссию о каннибализме.

В молчаливом согласии они примчались к мотелю Джесси. Она стала судорожно искать ключ; он помог ей открыть дверь номера. Они буквально ввалились в комнату, не побеспокоившись о том, чтобы включить свет. В комнате и так было светло из-за переливающегося огнями бара. К тому же шторы были раздвинуты, и лунное сияние свободно вливалось в комнату.

Джесси стояла перед ним обнаженная, залитая лунным светом. Джесс был первым, кто увидел ее тело после операции. Она секунду помедлила, мучимая глупой неуверенностью. Ей хотелось крикнуть в свое оправдание: «У меня было красивое тело». Хотелось показать изображение своего тела «до операции», чтобы он знал, какая она на самом деле… не эта тридцатидевятилетняя женщина, многое пережившая и несущая на себе отпечаток самой тяжелой своей травмы: все еще красный рубец на левой груди.

Джесси собиралась снабдить Джесса чем-то вроде «памятки» перед тем, как они разденутся, но не нашла слов. И вот теперь она стояла, впервые в жизни чувствуя себя по-настоящему нагой. До операции с ее телом все было в порядке; ей случалось раздеваться перед мужчинами, но в психологическом смысле она так и оставалась одетой. Джесси на мгновение вспомнила, как занималась любовью в последний раз: тогда она просто сбросила одежду и прыгнула в постель. В прыжке ей казалось, что какая-то сила подталкивает ее, а ее волосы развевались. И мужчина спросил: «Ты знаешь, какая ты красивая?» А она засмеялась и ответила: «Да».

Но всего три ночи назад — с Джессом Дарком в колорадском мотеле — она не испытывала такой уверенности в себе, не чувствовала прилива сил. Она заставила себя быть сдержанной, молчаливой. Она так боялась прочитать в его глазах жалость. В тот момент она подумала: «По-настоящему обнажиться — значит показать себя, свои изъяны и прочее, надеясь, что и так… сойдет».

Заметив вопросительный взгляд Джесса, она прошептала правду. Сама операция и ее причины были гораздо менее пугающими, чем результат. На самом деле у Джесси была даже не сама болезнь, а предупреждение о болезни, то, что так точно именуют «предвестием». Прогнозы внушали оптимизм, а вот лечение оказалось суровым.

Но психологическое состояние доставляло Джесси едва ли не больше мучений, чем физическое, — до сих пор, до него. Как бы Джесс Дарк ни повел себя в будущем, он уже сделал для нее то, чего не сумел ни один врач: он поцеловал ее шрам.

Теперь, находясь в полной безопасности у себя в ванной, Джесси рискнула посмотреться в зеркало. Она увидела то, что открылось взору Джесса Дарка в лунном свете. Ее тело выглядело не столько изуродованным, сколько измененным. С одной стороны, справа, ее грудь была такой же, как раньше, — полной, но упругой, приподнятой, с розовым соском. А слева грудь сохраняла форму, но утратила четкость, напоминая оплавленный бюст голого магазинного манекена. Джесси вспомнила о «куклах за доллар», которые были у нее в детстве, об их намечавшихся пластиковых грудях без сосков. Форма, лишенная содержания. Джесси не могла произнести самые страшные слова: «рак» или «мастэктомия». Она ненавидела эти слова… Рак, впившийся в нее, выгрызший из нее лучшие кусочки. А «мастэктомия» напоминала ей о глаголе masticate — жевать… Краб, жующий самое нежное мясо.

— У меня была операция, — все, что могла сказать Джесси.

Джесс хотел знать, испытывала ли она боль.

— Да нет, не особенно, — ответила она (ведь ей удалили и нервы).

Теперь она чувствовала только сжатие; скверно, что все это прямо над сердцем.

Потом Джесси даже рассказала любовнику, как хирург предлагал «извлечь» скопления раковых клеток, но, лично просмотрев свои снимки, она не могла не признать очевидного. Крупинка за крупинкой в ее левой груди, крупинки, собирающиеся в созвездия… «Извлечь» эти осколки взорвавшейся звезды было так же просто, как поймать облако.