Прекрасность жизни. Роман с газетой - [9]

Голос учительницы звенел. Ученики любовно смотрели на нее. Даже стиляга Жуков, который впоследствии стал учителем физкультуры и получил два года за растление с ее согласия четырнадцатилетней ученицы, впервые пожалел о том, что намазал передний край своей первой парты мелом, так как Нина Сидоровна в минуты крайнего эмоционального подъема иногда прислонялась к этой парте выпуклым животом, а потом страшно удивлялась, откуда на ее черном красивом платье эти белые полоски.

Внезапно один из учеников, а это и был наш герой, вдруг загрустил, что не укрылось от цепкого внимания учительницы. Она подошла к нему и потрепала его по круглой стриженой голове с пышным чубчиком, нависающим над его пытливым лбом. Ученик расплакался.

— Ну, что у нас такое случилось? — шутливо заговорила Оттен, хотя у ней и у самой, как говорится, на душе кошки скребли.— Кто нас обидел? И чем мы все...— она обвела взглядом притихший класс,— чем мы все можем поправить положение?

— Нина Сидоровна! — рыдал мальчик.— А вдруг этот поэт правду говорил? Вдруг им и на самом деле было хорошо? Ведь он же не станет врать, вы сами сказали, что он потом сочинил хорошие произведения... Вдруг им было хорошо? Вдруг они любили своих господ, и господа их любили? Ведь они все были р-у-у-с-кие...

Мальчик завыл. Нина Сидоровна опешила. Будучи классным руководителем, она хорошо знала его семью и никогда не ожидала от него ничего подобного. Его отец служил в войсках, мать была инспектором роно, сестра по путевке комсомола занималась освоением целинно-залежных земель, дедушка умер, а сам он был звеньевым, дважды избирался членом совета пионерской дружины.

Однако вскоре все разъяснилось. Мальчик упал в обморок и лишь бессвязно лепетал нечто из того, что недавно слышал на уроке, но уже с правильных позиций. Ему смерили температуру и ужаснулись — она составляла 39,9° по Цельсию.

В те времена грипп, этот ужасный бич второй половины XX столетия, многим был еще в новинку и его еще не умели как следует лечить. Еще не было интерферона, олететрина, ремантадина и других лекарств. Не было атомных станций. Определенный недостаток имелся и в антибиотиках.

Но эти времена безвозвратно канули в прошлое. Мальчик вырос и по праву занял свое место в обществе. Недавно его выдвинули на Доску почета и наградили премией по итогам года в размере 211 рублей 14 копеек. Ведь жизнь ярче и полнее всякой выдумки. И пусть это сказано не нами, но это сказано для нас и по праву принадлежит нам, как и все остальное, что есть вокруг.

А Нина Сидоровна служит теперь редактором в издательстве и помогает авторам выпускать много нужных, полезных книг.

ГЛАВА 1963

Сын офицера

В тот день, на стадионе, отец дал мне горсть сальных пятаков и трояшек. Я засунул их в рот и стал катать языком. Вскоре я, конечно, посинел и стал хрипеть. Меня держали за ноги, как Буратино, уговаривали, ласкали, но все напрасно, пока не прибежала грязная старуха-болгарка. Она сильно стукнула меня по спине, и я выплюнул в пыль мокрую медь. Старухе дали денег. Она собрала грязную мелочь и пропала.

Рядом с пустырем стояла воинская часть, а еще дальше в степи жили заключенные. Мы ходили в степь, она была сухая и растрескавшаяся, как плитка столярного клея. В степи росли жесткие глянцевые колючки прямо на белесых пятнах, которые назывались солончаками.

Мы уходили в степь с восторженным казахским мальчиком. Я брал солдатский котелок с водой, которую бережно заливал в нору тарантула, и сразу же отбегал на приличное расстояние, потому что из норы вылетал страшный маленький разъяренный клубочек. Мальчик кидал в него кирпич и лишь потом храбро давил коричневой пяткой. Как-то он увидел у меня перочинный ножик и захлебнулся от радости:

— Тарантулов резать будем!

Но я был иного мнения и вежливо отказался.

Первый раз меня обидели в детском саду, где заведующей работала моя мама. Я превосходно играл на барабане и всегда шел впереди колонны детей, черненький, в белой маечке. Но росту я был малого, и однажды меня всунули в середину, между двумя пузатыми дураками. Это очень нелегко — стоять с красным барабаном чуть не в конце, и я заплакал от глупости, унизившей меня и барабан.

В те годы хорошо праздновали День шахтера. В парк съезжались казахи и русские, ставили шатры, где варили барашка. Кричали, свистели, дудели, а потом напивались водки.

В детский сад пришел старый шахтер-стахановец. Он был слегка пьян и поэтому не знал, с чего начать. Начал и кончил он очень просто вместе с тем немного непонятно:

— Вот вы, дети. Живете очень хорошо и играете в красивые игрушки. А нам, бывало, как всыплют по заднице,— (воспитатели переглянулись),— так пух и вата летит. Так чтоб вы это знали и не боялись.

Потом он сфотографировался с нами. Я сидел рядом с ним и до сих пор помню его колючий форменный китель. От старика пахло водкой, и он обнял нас всех. Сейчас эта фотография в моем столе. На днях я отыскал ее и поразился. Оказывается, на стене стоит во весь рост и приятно улыбается картинный товарищ Сталин.

Заключенные собирали аккуратные финские домики и выполняли всякие другие работы. Эти люди очень походили друг на друга и всё жаловались, что их кто-то предал. Особняком держался человек в очках. Говорил он мало, но остальные подчинялись ему, шепотом рассказывали моей бабке, что он — профессор и сидит за убеждения.