Прекрасное разнообразие - [89]

на Восточном побережье. Теперь он совершенно не напоминал того зануду с длинной шеей, с которым я когда-то учился. Глаза его казались необыкновенно ясными, тем более что очков он больше не носил.

— Господи Исусе, неужели это ты, Дариус?

— Меня зовут Таро. А с кем имею честь?

— Да это же я! Натан Нельсон.

Дариус вскинул брови и сделал шаг вперед:

— А, привет! Как тебя сюда занесло?

— Сам не знаю. Просто захотелось на тебя взглянуть. Выглядишь ты… ну, не так, как раньше. Я вчера встречался с твоим стариком.

Дариус подошел к столу:

— Замечательно. И как он там? А ты с ним встречался… как сказать… по делу?

— Это долгая история, — ответил я.

— Я слышал про твоего отца… Прими мои соболезнования.

Он стоял прямо, вытянув руки по швам.

— Спасибо.

— Пойдем ко мне в комнату, чаю выпьем, — предложил Дариус.

Я поймал себя на том, что сравниваю его со своей мамой. Она бы обязательно предложила гостю так называемого чаю: какой-нибудь дряни вроде дарджилинга с померанцевой травой.

Мы прошли через гостиную, где с потолка свисал шелковый парашют, а на полу валялись турецкие диванные подушки. Потом поднялись по расшатанной лестнице и вошли в комнату в конце коридора. Тут на полу лежал хлопчатобумажный матрас, а рядом стояло нечто похожее на большой пластиковый гроб.

— Что это за штука? — спросил я.

При более тщательном рассмотрении эта вещь оказалась похожа скорее не на гроб, а на гигантское сплющенное яйцо.

— Камера сенсорной депривации. Я провожу в ней по часу каждый день, — ответил Дариус, нежно погладив камеру по пластиковому боку.

— И что ты там делаешь?

— Плаваю.

— А зачем?

— Ну, представь, что ты плаваешь в воде, нагретой до температуры тела и насыщенной солями. Там абсолютно темно. Ты остаешься один на один со своими мыслями. Это то же самое, что плавать в своем собственном сознании.

— Звучит пугающе.

Дариус подошел к стоявшему в углу столику и спросил:

— Ты как чай пьешь?

— А у тебя какой?

— Солодковый или из корней лопуха.

— Я, пожалуй, не буду пить чай.

— Это очень полезно для печени.

— Не меньше чем джин, — сострил я.

— Насчет этого не знаю, — невозмутимо ответил Дариус, — никогда не пробовал.

Он показал на свой узенький матрас, и мы сели. Возникло продолжительное неловкое молчание: мы оба задумались о цели моего визита. Я поглядел на книги, стоявшие на полках: «Уолден, или Жизнь в лесу», «Книга перемен», Бхагават-гита.

Камера сенсорной депривации вдруг открылась, и на джутовый коврик, отряхиваясь, вышла девушка лет девятнадцати-двадцати. Она была совершенно голая, на бледном лице резко выделялись веснушки.

— Сегодня не получилось, — сказала она и взяла полотенце, чтобы вытереться.

— А что не так? — спросил Дариус, по-видимому слегка расстроенный ее словами.

— Слишком много «меня», — ответила та.

Потом улыбнулась мне, совершенно не стесняясь своего вида. Я пялился на ее голый живот и груди.

— Это мой старый друг, — представил меня Дариус. — Вместе в школе учились.

Я поднялся, чтобы пожать ей руку, но она не обратила на представление никакого внимания. Похоже, в этом доме правила приличия не играли никакой роли. Если не считать порнографии, то я видел полностью обнаженную женщину в первый раз. До нее моим самым большим сексуальным впечатлением была голая по пояс Тереза на фоне модели собора. Девушка выскользнула из комнаты. Совершенно ошеломленный, я проводил ее взглядом.

— Ну а чем ты занимаешься? — спросил я Дариуса, когда пришел в себя. — Твой отец говорит, что ты обучаешь людей йоге и медитации.

— Ну, примерно так.

— А почему ты не стал поступать? Ты же был такой головастый.

— У меня действительно был высокий ай-кью. Такой, который обозначается словом «умный». И отец думал, что из меня получится врач. Но мне все это показалось слишком банальным.

— А что бы ты хотел в идеале?

— Жить. Просто жить.

— Я тоже отказался в этом году поступать. Теперь расставляю книги по полкам в городской библиотеке, — сказал я. — Могу дорасти до библиотекаря, который ставит штампы на книги. Тогда я буду носить на поясе такой кожаный мешочек с маленькой резиновой печатью.

Дариус рассмеялся.

— То, что ты делаешь, — это не то же самое, чем ты являешься, — сказал он.

Я еще раз оглядел его комнату. На стене висел портрет какого-то индийского гуру в венке, с выражением безмятежного спокойствия на лице.

— Это мой учитель, — сказал Дариус.

— Мне кажется, твой отец не самый лучший психиатр.

— Он обычно делает правильные предположения, но слишком привязан к человеческим страданиям.

— Что ты имеешь в виду?

— Люди приходят к нему, чтобы рассказать о своих страданиях. Страдания эти нереальны. Мы рождены для блаженства, а страдания — это наше незнание. Что касается психотерапии, то заниматься ею — все равно что переставлять мебель в горящем доме. Вместо этого надо обратиться к корню всех проблем.

— К корню, — повторил я за ним.

— Да. Надо забыть то, что мы уже знаем. Наши знания и есть корень всех проблем.

Он подтянул к себе одну ногу и стал массировать подъем ступни обеими руками.

— А я очень много чего знаю. И не все, что я знаю, важно, — произнес я.

— Важен только тот, кто знает. Свидетель знания. Вот почему все эти ай-кью — ложь. Твое подлинное «я» — это только свидетель всей этой дряни.