Прекрасное разнообразие - [79]

36

Дорогой папа,

я в последнее время много думал о тебе. Арлен сказал мне, что ты, возможно, писал письма перед смертью. Ты не мне писал?

Ты, наверное, знаешь, что я устроился на работу в нашу городскую библиотеку. Я там расставляю книги, а НАСА или МТИ пока подождут. Я помню, ты считал, что гениальность передается. На самом деле это не так. Я решил перестать запоминать информацию, тем более что цвета, формы и вкусы исчезают.

Уит, по-моему, сходит с ума, а твоя жена готовит столько, что можно каждый вечер кормить целую армию. А в остальном все так же, как при тебе.

Я хотел спросить: а на что похоже это Единое Поле? Я прочел у тебя в записной книжке вот что: «Подлинный объект изучения в современной физике — это уже не материальные феномены, такие как звезды, планеты, жидкости, газы, молекулы, атомы и элементарные частицы, но энергетически насыщенное „ничто“ пустоты». Можно ли превратить в такой вакуум человеческую жизнь? В состояние, когда все возможно, но вероятность того, что произойдут события, ничтожна. Может ли что-то новое появиться, когда не будет уже пустого пространства?

С любовью,

Натан.

37

В библиотеке я расставлял книги по полкам и показывал посетителям архивные фильмы. По средам, например, приходил мистер Роулингс, занимавшийся историей нашего городка, и смотрел записи парадов на День независимости или инаугурации мэров. Моими коллегами были немолодые дамы — жены университетских профессоров. Так, моя непосредственная начальница Бёрди Питерс была женой профессора классической филологии. Эта дама с тонкими запястьями носила обычно джинсовую юбку и туфли для тенниса. Бёрди целыми днями пила растворимый кофе и ругалась с проштрафившимися читателями:

— Вы, миссис Джерватис, похоже, берете и сдаете книги, руководствуясь календарем майя!

После работы я в одиночку ходил в кино. Наш городской кинотеатр был построен в годы больших надежд: снаружи красовались каскады ламп, навес в стиле арт-деко с неоновыми краями и огромная касса в виде будки с хромированным ограждением. То же внутри: под потолком раскачивались хрустальные подвески люстр, по стенам теснились изящные балконы. Я ходил на дешевые фильмы — те, что долго не сходили с экрана, — или на сеансы повторного фильма. За доллар показывали фильмы, которые уже перешли на видео. Их смотрели безработные жители городка или те, кто приехал сюда искать работу, а также пенсионеры — мужчины в серых пальто и женщины, очищавшие апельсины прямо во время сеанса.

Я всегда садился на последний ряд, чтобы иметь возможность видеть не только фильм, но и зрителей, и в полутьме — скорее коричневой, чем черной, — воображал, что мы находимся под водой, а экран — это колышущаяся поверхность над нами. Пускали фильм, и на меня наплывали видения: облавы, убийства, автомобильные погони, запретный секс в отелях Лас-Вегаса. Секс и насилие теперь казались мне чем-то странным: они существовали в другом, очень далеком мире, где еще оставалось место для мести и похоти.

Я часами гонял «олдсмобиль-омегу» по грунтовым деревенским дорогам мимо выцветших полей, пустырей и заборов. Новые увлечения — поездки на машине, походы в кино и фотографирование — позволяли мне чувствовать себя как бы невидимым. Иногда я ощущал, как в глубине моего мозга начинает шевелиться заученная ранее информация — данные о знаменитых катастрофах или имена победительниц конкурса «Мисс Америка», — однако я тут же подавлял это силой воли.

Тоби и Тереза писали мне письма — сначала часто, потом все реже и реже. Тоби считался восходящей звездой в Джуллиардской школе. Он давал концерты в битком набитых аудиториях и ездил на гастроли с разными композиторами и оркестрами. Тереза жила в одноэтажном домике с верандой неподалеку от той больницы в Коннектикуте, где теперь работала. Впрочем, работа занимала у нее только первую половину дня, вторая была свободна, и Тереза увлеклась живописью. В больнице ей предоставили собственный кабинет, и теперь она беседовала с больными лицом к лицу. В кабинете стоял особый запах: ладана, цветков календулы и лилейника. Пока пациенты пытались объяснить, как они себя чувствуют, звучала особая «обволакивающая» музыка. Теперь Тереза вела себя с больными иначе: она старалась смягчить удар и не рассказывала сразу все, что ей открылось. Она писала, что учится сопереживать людям и наконец-то, впервые в жизни, чувствует себя на своем месте.

Позаимствовав у мамы старый фотоаппарат, я следил за незнакомыми людьми, чтобы потихоньку их сфотографировать и сохранить на пленке то, что я увидел. Родной городок открылся мне с совершенно новой стороны. Я находил уголки, где никогда раньше не бывал: пустой двор заброшенной скотобойни, где приезжие безработные собирались по утрам и валяли дурака, ожидая, не наймет ли их кто-нибудь из фермеров; заброшенная литейная, которую превратил в свою мастерскую изгнанный отовсюду художник; стриптиз-бар без названия, расположенный над аптекой; грязная лужа на восточной окраине, именовавшаяся Оазис, возле которой расположились дома на колесах. У этих домов были даже почтовые ящики. Я следовал по пятам за старухами, возвращавшимися после игры в бинго в Объединенной методистской церкви.