Прекрасное разнообразие - [75]

Уит сидел рядом с мамой и во время церемонии, проходившей на лужайке перед домом, и позже, во время пикника. Он по-прежнему вел себя по-рыцарски и шепотом задавал какие-то деликатные вопросы, чуть поглаживая край ее лимонного кардигана. Я не мог избавиться от впечатления, что между ними что-то происходит. Когда пришла моя очередь получать сертификат, мама навела на меня фотоаппарат, и я улыбнулся. Этот 16-миллиметровый аппарат долго лежал без дела. Мама выглядела помолодевшей и элегантной: шея обмотана шарфом, на голове изящная и вместе с тем очень скромная шляпка. Мама была одета просто, строго, со вкусом. Она, похоже, оставила свои этнические пристрастия и напоминала монахиню, всю жизнь проработавшую в сиротских приютах. Я подошел и сел рядом с ней и Уитом.

— Поздравляю! — сказала мама.

— Отец бы тобой гордился, — добавил Уит.

К последнему замечанию я был не готов.

— Нет, он бы не гордился, — возразил я, помолчав. — Если бы он сидел здесь, то вычерчивал бы закорючки носком ботинка и ковырял бы в носу, думая, что его никто не видит.

Уит улыбнулся. Мама скрестила руки на груди и стала смотреть на сцену, где к Гиллману как раз подходила Тереза. Директор вручил ей сертификат, и она небрежно сунула его под мышку. Дик, Кэл и еще один парень, которого я не знал, принялись свистеть и улюлюкать. Когда настала очередь Тоби, он прошел к сцене не спеша, согнув руки в некоем подобии боксерской стойки. Он, по-видимому, отрепетировал этот выход, поскольку, оказавшись на сцене, уверенно подошел к подиуму, где находился Гиллман, и остановился ровно в шаге от него. Они пожали друг другу руки, Тоби взял сертификат, спустился в зал и, широко улыбаясь, прошел к своему месту.

После церемонии состоялся фуршет. Столы выстроили на подстриженной лужайке возле главного здания. Они были покрыты клетчатыми скатертями, на них стояли банки с газировкой, на тарелках лежали сэндвичи и картофельные чипсы. Гиллман разрезал огромный торт и раздавал всем по куску. Уит держался поближе к столу, а мама расхаживала повсюду, фотографируя разные вещи: то нож, занесенный над тортом, то улетающий в небо воздушный шарик. Ее словно обуяла ностальгия, и теперь ей хотелось оставить память обо всем здесь увиденном.

Гиллман поднял стакан с апельсиновым соком и провозгласил тост:

— За таланты, обращенные на пользу общества!

Я подошел к маме, которая фотографировала пустую сцену.

— Не снимай это, пожалуйста, — попросил я.

— Почему?

— Ты лучше снимай людей, а не вещи. А это просто доски, приколоченные гвоздями.

Она кивнула, соглашаясь, и убрала фотоаппарат в сумочку:

— Скорей бы ты приехал домой, я места себе не нахожу. Ты можешь занять отцовский кабинет. Я там навела порядок.

— Хорошо, спасибо, — сказал я ровным голосом. — Кстати, я еще не решил, пойду ли осенью в университет.

— Поживем — увидим, — ответила она.

Мы смотрели на пустую сцену, словно ждали, что на ней сейчас что-то произойдет. Вот как выглядит горе, подумал я: безмолвный взгляд, пустая сцена и мама с лицом монахини.

— А Уит у тебя бывает? — спросил я.

Мой голос дрогнул, когда я произносил его имя: оно представилось мне «форд-мустангом» красного цвета.

Мама вздохнула и отряхнула рукав кофты:

— Он приходит ужинать несколько раз в неделю. Он хороший друг.

Голос ее звучал немного раздраженно, как будто она защищалась от каких-то обвинений.

Уит в это время стоял над развалинами торта и беседовал с Кэлом Сондерсом. Я подумал: возможно, мама и Уит действительно сблизились, как родные брат и сестра, и их отношения — совершенно платонические, разумеется, — основаны на взаимной любви и каждый из них интуитивно чувствует настроение другого, его голод или скуку, как некоторые люди предчувствуют скорую грозу. В нашем доме не прекращалась жизнь, и они оказывали друг другу мелкие услуги. Уит поддерживал машину в рабочем состоянии, боролся с насекомыми и чинил все, что требовалось. Маме был совершенно необходим человек, для которого она будет готовить. Но и Уит в неменьшей степени нуждался в поручениях: на холодильнике должен был висеть список домашних дел. Таким образом, у них сам собой возник договор о взаимопомощи.

— Да я ведь просто так спросил, — пробормотал я.

Мама обернулась и посмотрела на пустую сцену.

Тем же вечером мы с Тоби и Терезой сидели в амбаре и по очереди отхлебывали из бутылки кока-колы, в которую залили виски «Джек Дэниэлс». Мимо открытой двери прошел Арлен. Вид у него был подавленный, а глаза блуждали, как у сумасшедшего. Поговорил ли он все-таки с моим отцом? Или он сейчас спит наяву и пробирается сквозь лес секвой в Аризоне? Арлен посмотрел в нашу сторону невидящими, как у сильно похмельного человека, глазами и направился дальше. Похоже, мертвые и похищенные преступниками шли за ним по пятам.

— Он теперь ни на что не годен, — тихо сказала Тереза.

— Что ты имеешь в виду? — спросил я.

Она сделала глоток из бутылки и протянула ее Тоби, который сидел с закрытыми глазами.

— Я тела совсем не чувствую, — сказал Тоби.

Тереза пропустила эту реплику мимо ушей и стала объяснять мне:

— Арлен звонит в полицию и говорит, что обнаружил что-то важное, труп например. Они начинают бегать, выписывают ордера, приезжают, куда он сказал, и находят какую-нибудь ерунду. Старую дверь или детский велосипед.