Прекрасное и истина - [105]

[Как можно предположить, за этой ремаркой стоит предположение, что именно благодаря данному обстоятельству, т. е. глубокой погруженности сочинителя музыки в музыкантское ремесло, столь богаты и разнообразны оркестровки опер названного композитора.]

Достаточно посмотреть на мужскую голову работы Микеланджело, чтобы понять, что наиболее удивительные находки тесно связаны с той самой вещью, реализация которой вызвала их к жизни, и настолько близки повседневности, что только лишенный гениальности ремесленник заставляет нас увидеть имеющиеся здесь различия. Это столь же верно и в отношении великих поэтов, которые говорят общеизвестные вещи, самым естественным образом используя при этом общеупотребительные слова. Наверное, не существует более яркого примера того, о чем я сейчас говорю, чем группа музыкантов, выполняющая по отношению к виртуозу роль некоего обрамления – знакомого, предсказуемого и заезженного, как перекресток. Но вслушайтесь в игру группы скрипок в сцене смерти Изольды:

[Имеется в виду заключительная сцена из оперы Р. Вагнера «Тристан и Изольда».]

вот то неподражаемое, что похоже на все. Когда я вижу, как наши художники изощряются в поисках нового и неслыханного, я позволяю себе посмеяться.

Рисовать

В те времена, когда меня учили искусству рисунка, в папках еще хранились некие образцы, которые перерисовывали самые старшие из нас; однако мы презирали такой вид занятий: мы были поглощены срисовыванием гипсовых изображений маленького Нерона или чего-либо подобного, и я не помню, чтобы мне тогда на глаза попался какой-нибудь рисунок, заслуживавший того, чтобы на него можно было бы хотя бы бросить взгляд. С тех пор всё так же продолжают рисовать стул и кувшин; рисунки получаются еще более некрасивыми, чем когда-либо. В поисках оправданий говорят главным образом о необходимости развития внимания и выработки наблюдательности. На эту тему в избытке ведутся бесплодные разговоры, а у детей отсутствует всякое представление о том, что же это такое – искусство рисунка. Ошибка доктрины. Почему вы хотите, чтобы учились рисовать, разглядывая прекрасные статуи? Нет, таким образом лучше бы учились лепить. Если скульптор знает свое ремесло, он отвергает рисунок.

[Крайне спорное утверждение. И, пожалуй, лучшее доказательство его сомнительности – творчество Микеланджело. Скорее, верно иное: хороший скульптор не может быть плохим рисовальщиком.]

Существует ли вообще хороший рисунок, сделанный с Венеры Милосской? Возможно ли это? Самое большее, что возможно, – это сносно срисовать барельеф, который ведет свое происхождение от рисунка. Что же касается реальных предметов, то они властвуют над рисунком, как и над всем прочим; однако здесь стоило бы все же подходить выборочно и при наличии желания скопировать стул просто сделать такой из дерева и соломы; ибо стул сам является неким произведением. Это не значит, что на рисунке мэтра невозможно найти стул или табуретку; но в любом случае мэтр овладевал искусством линии и штриха не для того, чтобы копировать подобные вещи. Однако линия выражает движение, точно так же как особый штрих выражает жест, следующий за движением. А что вам хотелось бы, чтобы выражала линия, если не движение? Ибо линий не существует вовсе; но поэтому воспоминание о движении, этом единственном свидетеле Неуловимого, может быть хорошо передано лишь посредством наиболее свободной, наиболее уверенной, наиболее решительной, наиболее абстрактной, наиболее воздушной линии. К которой мгновенно присоединяется характерный штрих, являющийся душой линии и примешивающий к нарисованному изображению изображение рисующего.

Сам по себе рисунок может быть безобразен, как безобразен почерк; для тех же, кто отличаются хорошей наблюдательностью, наиболее общий недостаток состоит в том, что линия-то верна, а характерный штрих – нет. В рисунках, которые ради собственного удовольствия делают дети, всё неточно, но в них ясно просматривается, что линия следует за движением. И мы прекрасно понимаем, что отталкиваться нужно было бы именно от этого. Тем не менее из предосторожности в первую очередь обращаются к маленькому Нерону – вещи, согласно требованиям скульптуры навечно обездвиженной.

Как научиться музыке можно посредством пения прекрасных музыкальных пьес – и никак по-другому, так же учатся и рисовать – копируя прекрасные рисунки, и никак по-другому.

[Как мне представляется, перед нами яркое выражение просвещенческой основы мировоззрения (как минимум, художественного) философа. Ср., например: «Вкус не может сформироваться на посредственном, а только на избранном и самом лучшем»[385].]

Единственная ошибка в методе, который мы в свое время презирали, состояла в том, что те рисунки вовсе не были рисунками прекрасными. Однако нет ничего легче, чем иметь у себя все или хотя бы почти все прекрасные рисунки. Это единственное искусство, которое ничего не теряет при фотографическом воспроизведении, и почтовые карточки убедительно свидетельствуют об этом;

[Обоснованность данного суждения, да еще выраженного в столь безапелляционной форме, вызывает, во всяком случае у переводчика, серьезные сомнения.]