Прекрасная Магелона - [25]
В связи с этим Энгельс отвергает те книги» которые, по его мнению потворствуют низкопоклонству перед знатью, утверждают покорность в качестве высшей добродетели или наполнены рабскими суевериями. Зато «История о неуязвимом Зигфриде», наполненная «превосходной поэзией», сочетающей «величайшую наивность» с «прекраснейшим юмористическим пафосом», привлекает его тем, что «здесь есть характер, дерзкое, юношески-свежее чувство, которое может послужить примером для любого странствующего подмастерья, хотя ему и не приходится теперь бороться с драконами и великанами».[26]
Весьма сочувственно Энгельс отзывается о многих других народных книгах, в том числе о тех, которые входят в состав настоящего тома. Его привлекает ряд шуточных книг, перечень которых он начинает с «Уленшпигеля». «У немногих народов, – пишет он, – можно встретить такую коллекцию. Это остроумие, эта естественность замысла и исполнения, добродушный юмор, всегда сопровождающий едкую насмешку, чтобы она не стала слишком злой, поразительная комичность положений – все это, по правде сказать, могло бы заткнуть за пояс значительную часть нашей литературы».[27]
«Слезливым историям о страдании и терпении» («Гризельда», «Геновефа») Энгельс противопоставляет истории, прославляющие любовь («Магелона», «Мелюзина» и «Тристан»), и добавляет: «В качестве народной книги мне больше нравится "Магелона"».[28]
И далее он пишет: «"Дети Хеймона" и "Фортунат", где мы снова видим в центре действия мужчину, – опять-таки две настоящие народные книги. В «Фортунате» нас привлекает исключительно веселый юмор…; в "Детях Хеймона" – дерзкое своенравие, неукротимый дух оппозиции, который с юношеской силой противостоит абсолютной, тиранической власти Карла Великого и не боится отомстить собственной рукой, даже на глазах государя, за нанесенные оскорбления. В народных книгах должен царить подобный юношеский дух, и ради него можно не обращать внимания на многие недостатки».[29]
Естественно, что Энгельс касается вопроса о литературной обработке старинных народных книг. Он выражает неудовольствие тем, как это получается у Освальда Марбаха, который лишает публикуемые тексты самобытной яркости, делает их совершенно тусклыми и бесцветными. Сетует Энгельс также на вмешательство прусской цензуры, от которой сильно пострадал «Уленшпигель». По мнению Энгельса, только братья Гримм, обладающие достаточной критической проницательностью и художественным вкусом, могли бы успешно справиться с этой работой. Но, как известно, они так и не занялись немецкими народными книгами.
«Необычайной поэтической прелестью обладают для меня эти старые народные книги, с их старинной речью, с их опечатками и плохими гравюрами»,[30] – признается молодой Энгельс в заключительной части своей статьи.
Как уже отмечалось выше, немецкие народные книги складывались преимущественно в XV–XVI вв., или, точнее сказать, во второй половине XV, на протяжении всего XVI и в начале XVII в. Отдельные книги появились и позднее. Так, только в 1726 г. в печать попала «История о роговом Зигфриде», столь полюбившаяся молодому Ф. Энгельсу.
Народные книги, жадно поглощавшиеся массовым читателем, представляли собой причудливый сплав исторических воспоминаний, поэзии шпильманов, плутовских, рыцарских и сказочных историй, задорных шванков и площадных анекдотов.[31] Многие из них непосредственно восходили к средневековым и очень часто к иноземным источникам либо тесно связаны с традициями той эпохи. Средневековая литература продолжала оставаться богатой кладовой, из которой создатели народных книг охотно черпали свой разнообразный материал. Однако шли века, менялась обстановка, менялась социальная среда, и в новых исторических условиях традиционные сюжеты подчас приобретали новый смысл. С конца XV в. Германия вступала в эпоху Возрождения, отмеченную интенсивным ростом бюргерской культуры. Былые феодальные идеалы теряли свое значение. Реформация, вспыхнувшая в 1517 г. и в 1525 г. переросшая в Великую крестьянскую войну, явилась первым опытом буржуазной революции в Европе, правда, опытом, завершившимся неудачей. Поэтому нет ничего удивительного в том, что феодальный мятеж превращался в народной книге «Сыновья Хеймона» (1535). восходившей к французскому героическому эпосу средних веков, в бунт против тирании,[32] в бунт, вызывавший восхищение «бурных гениев» и молодого Энгельса. За то по постановлению властей в начале XIX в. книга эта была конфискована.
Следует отметить, что среди народных книг и особенно ранних значительное место занимает рыцарский роман. Как и все другие народные книги, созданные в этом жанре, они пишутся прозой. Впрочем, надо иметь в виду, что от изысканной стихотворной формы к более обыденной прозе шло развитие всего европейского романа.[33]
Чем, однако, рыцарские романы могли привлечь составителей немецких народных книг? Собственно феодальный элемент, связанный с вопросами придворной куртуазии, их занимать не мог и, в сущности, не занимал. Поэтому прославленные куртуазные романы Гартмана фон Ауэ (ок. 1170 – ок. 1210), представлявшие собой вольный пересказ романов выдающегося французского эпического поэта XII в. Кретьена де Труа, не вошли в состав немецких народных книг. Не привлекли к себе также внимания этические искания Вольфрама фон Эшенбаха (ок. 1170 – ок. 1220), автора «Парцифаля», одного из глубочайших произведений европейского средневековья. Зато восходивший к французскому источнику роман графини Елизаветы Иассау-Саарбрюкенской (1397–1456) «Гуг Шаплер» (1500), повествовавший о том, как худородный племянник парижского мясника в силу своих личных достоинств занял королевский престол, стал народной книгой и имел успех у широкого круга читателей. Названный роман, выдержавший в XVI в. пять изданий, являлся знамением времени Он свидетельствовал о том, что даже в произведения, создававшиеся представителями господствующего сословия, вторгались новые взгляды, соответствовавшие духу времени. Ведь, согласно этим взглядам, ставшим основой гуманистической этики, личные достоинства человека перевешивали знатность происхождения.
