Прекрасная Джоан - [6]

Выслушав мой рассказ, врач признал, что тоже озабочен состоянием моего супруга.

– У его величества слишком яркий румянец, – обеспокоенно заявил лекарь, – и блестящие глаза. Однако боюсь, что он не позволит мне осмотреть его или хотя бы расспросить о здоровье.

Я встала.

– Пойдемте! – твердо заявила я. – Мы с вами вместе расспросим его. Пусть его гнев падет на меня.

Мой супруг, однако, сразу поддался уговорам лечь в постель и принять отвратительного вида микстуру. От этого мое беспокойство лишь возросло. Я оставалась у его ложа, пока он не уснул, потом вернулась к себе, в свою любимую гостиную. Чуть позже туда пришел и лекарь.

– Вы оказались правы, ваше величество, – сказал он. – Господин мой король действительно болен. Он признает, что у него уже несколько дней озноб, лихорадка и странные приступы головокружения. По-моему, у него та же зловредная лихорадка, которая уложила многих наших солдат в Триполи, и хотя было бы лучше, если бы его величество позволил мне осмотреть его раньше, я не сомневаюсь, что вскоре он поправится.

Затем лекарь подошел ко мне, взял меня за руку и сосчитал пульс, а потом прикоснулся к моим щекам и лбу.

– Я принесу вам микстуру, – добавил он, – мы должны убедиться в том, что вы не заболеете. Отдыхайте, не волнуйтесь и доверьте милорда моим заботам.

Весь следующий день я вспоминала обнадеживающие слова нашего врачевателя, однако они мало утешали меня. Всякий раз, как я навещала своего супруга, он выглядел все хуже; если утром он довольно живо беседовал со мной, то к вечеру речь его стала бессвязной. Он испугал меня, путано заговорив о мозаиках в Монреале.

– Ремесленники должны работать быстрее, – твердил он, панно с изображением Адама и Евы еще далеко до завершения… он поскачет туда сам…

Я пыталась успокоить Уильяма, уверяя, что наш прекрасный собор на холме давно уже закончен. Но он смотрел словно сквозь меня и еще дальше уходил в прошлое, глаза его были безумны. Наконец мой супруг уснул после того, как ему дали снотворное снадобье. По просьбе архиепископа Уолтера, который с утра находился у постели Уильяма, я пошла с ним в королевскую часовню.

– Здесь мы ни к чему, – прошептал архиепископ дрожащим голосом, выдававшим его почтенный возраст. – Потому удалимся и помолимся за выздоровление нашего государя.

Похоже, по пути в часовню оба мы еле сдерживали слезы. Построенная много лет назад дедом моего супруга, Рожером II, она стала теперь моим любимым местом, стены часовни были выложены золоченой мозаичной плиткой. Время пощадило их, они были такие же яркие, как и в тот день, когда их изготовили, и блестели, как солнце. Но вместо того чтобы испытать обычную в этих стенах радость, я не сводила глаз с инкрустированного мраморного пола; смутные слова моего супруга о Монреале так меня расстроили, что я была не в силах смотреть на мозаики.

Молитва Уолтера все же помогла мне взять себя в руки; я почувствовала признательность, когда он заверил меня в том, что не покинет дворец, пока Уильям не окажется вне опасности.

Едва ли кто-либо из нас спал в ту ночь – возможно, во дворце вообще никто не сомкнул глаз. Вскоре после того, как рассвело, я оделась и прокралась на половину супруга. Уолтер уже был там вместе с нашим канцлером, Маттео д'Айелло.

Уильям крепко спал, и его лицо на груде шелковых подушек показалось мне незнакомым. Кожа туго обтянула скулы; закрытые глаза запали; щеки горели неестественным румянцем.

Уолтер снова увел меня в часовню, и снова мы вместе преклонили колени.

Затем последовали часы агонии. Я мерила шагами свою комнату до полудня; солнце, осветившее фрески, выгнало меня прочь. Сцены, изображенные на стенах и сводчатом потолке, терзали мое сердце. Олень напоминал о парке в Монреале, где мы с моим супругом провели столько счастливых летних месяцев; павлины уносили меня в Ла-Зиза, небольшой летний дворец, в котором я жила, когда впервые приехала в Палермо, ожидая свадьбы; львы напоминали о брате, Львином Сердце, чей приезд должен был поддержать и успокоить меня.

Не помню, как я провела следующие часы; сознание мое помутилось от страха. Видимо, придворные дамы повсюду сопровождали меня; кажется, меня несколько раз отсылали от двери Уильяма.

Не помню, вечером ли, ночью или уже в начале следующего дня ко мне вошел Уолтер. Лицо его посерело, и я поняла, что случилось самое страшное.

Глава 3

Похороны моего супруга проходили в Монреальском соборе; опираясь на руку канцлера Маттео, я шла по широкому проходу. Мне пришлось собрать последние силы, чтобы пройти через долгое испытание. Горе мое нашло выход в те дни, когда тело моего супруга лежало в нашем соборе в Палермо. Пока его подданные толпами входили попрощаться со своим королем и оплакать его, я рыдала и молилась в одиночестве, но сегодня, медленно поднимаясь в гору за резным катафалком, и позже, стоя в прекрасном храме Божьем, с такой любовью и заботой возведенном моим дорогим Уильямом, который больше уже его не покинет, я была отделена от толпы лишь тонкой черной вуалью.

Вначале меня потрясли громкие рыдания придворных, стоящих позади меня; потом я словно окаменела и преисполнилась решимости удержаться от слез до тех пор, пока не останусь одна. Мне помогал полумрак, царивший в соборе. Лишь случайно проникал сюда солнечный луч; в такие мгновения я заставляла себя не смотреть на те два панно, на которых был запечатлен мой милый супруг…