Преимущества и недостатки существования - [40]

Приезжают гости с ночевкой. Подружки невесты группами идут с автобусной остановки, обвешанные плеерами, мобильниками, сумками и сумочками. Одеваются, раздеваются, меряют множество принесенных с собой нарядов, пьют свои шипучки и курят свои сигареты, так что Нина много на них не заработает, но настроение отменное. Они прыгают из комнат в ванные и обратно, не закрывают дверей, распахивают окна, кричат друг другу, скулят в телефоны и воют под музыку, фальшиво и в то же время от переизбытка чувств. Красят друг друга, причесывают, меряют друг у друга одежду, снимают зеркала со стен и рассматривают себя со всех сторон, на лестнице сидит Сванхильд и с тоской и завистью за ними наблюдает.

Потому что в ней всегда копошился неизведанный страх. Потому что для нее тоска по беззаботному опьянению никогда не будет освободительной. Даже когда просто грех не напиться, у нее не получается. Если бы ее, жалуется она Будиль, проходящей мимо с джином с тоником (еще нет шести, но сегодня — особенный случай), — если бы ее пригласили на свадьбу, на бал, она бы купила новое платье задолго до события, предвкушения ради, но получилось бы у нее предвкушать?

— Нет, — догадывается Будиль.

Она купила бы шелковые чулки и туфли, но удалось бы ей хоть чуть-чуть приподнять себе настроение?

— Нет, — догадывается Будиль.

Она сбросила бы четыре килограмма и пригласила бы подружек собраться до торжества и выпить шампанского, но опьянение, которое, очевидно, охватило бы подруг, затронуло ли ее?

— Нет, пожалуй, нет.

Вот именно, нет. Ни одно событие не доставляло ей радости ожидания, ни день рождения, ни окончание школы и Рождество, поэтому она никогда не разочаровывалась в самом событии, она всегда была разочарована заранее. Всю жизнь любое событие вызывало двойственное чувство, и с пониманием того, что двойственность не исчезает вместе с шампанским, видя в зеркале, что блеск и возбуждение, струящееся из глаз подружек, не струится из ее собственных глаз, она впадала в такое смятение, что легко могла напиться и, еще не напившись, стеснялась и испытывала похмельный стыд, не успев почувствовать опьянения.

— Ерунда, — сухо замечает Будиль, — ты просто никогда как следует не надиралась.

Она идет на кухню, чтобы подзаправиться, а Сванхильд остается сидеть на лестнице и один за другим отрывает лепестки ромашек, которые собрали Агнес и Ада, чтобы плести свадебные венки. Любит, не любит. Оборванные белые лепестки украшают ступеньки у ее ног, ответы она собирает в левый кулак и потихоньку раздавливает, она не каждый раз заканчивает на «любит». Нина говорит, это ее пальцы не верят в любовь. Но Агнес и Ада тоже заканчивают гадание на «не любит», и Нина предлагает посчитать лепестки перед тем, как их обрывать, и решить, с чего начать, потому что если любви нужна помощь, как же можно ей не помочь? Поддержать самую малость, чтобы потом на вершинах гор испытать головокружение и всю силу тоски и страсти! И Агнес, и Ада пересчитывают лепестки, потом спрашивают, заканчивают на «любит» и, томясь ожиданием на лестнице, насыщаются неизведанной еще любовью.

Приезжают отец невесты с женой и муж матери невесты, а в десяти метрах за ним идет мать жениха без мужа и отец жениха с женой, а замыкает шествие жених в темных очках и фраке с фалдами до самой земли. Их провожают на лужайку, куда уже пришел уполномоченный из ратуши и стоит у стола, готовый к церемонии, на нем — темные очки, хотя небо заволокло и в воздухе пахнет дождем. Стрелки приближаются к назначенному часу, приезжают подвыпившие свидетели, и остальные гости из номеров и прихожей выходят на лужайку под террасой и смотрят на дверь из столовой, откуда вскоре должна появится невеста. «Три звезды» считают до четырех и начинают свадебный марш, старый добрый марш.

Будиль, Сванхильд и Нина выбегают из кухни посмотреть.

Агнес и Ада уже давно сидят на лучших зрительных местах за перилами внизу лестницы, волосы украшены ромашками, в ладонях — горстки риса. Смотри! Вон она идет!

Невеста появляется на лестнице, она выросла на полметра благодаря прическе и каблукам. Отец кажется крошечным рядом с ней. С первыми звуками марша он пытается увлечь ее за собой, но невесте не удается идти так же легко, как красавице из журнала: ее платье раздуто от бантов и рюшей, прическа стала деревянной от лака, искусственных цветов и диадемы, со сверкающими на ней камнями. Сзади волочится длинный шлейф, похожий на рыболовную сеть Эвенсена, только белоснежный. Большое и малое, новое и старое, это взято наугад, это взято напрокат, в данном случае «большое и новое» — это шлейф, он обозначает счастье. А «старое и взято напрокат», наверное, трусы, предполагает Будиль, потому что все остальное так блестит, так накрахмалено и ослепительно ново, что режет глаза, а с чего-то вообще забыли снять ценник. Синтетическая ткань платья поблескивает при ходьбе, пока невеста спускается ступенька за ступенькой с помощью отца, в свою очередь цепляющегося за перила. Со страхом она шепчет ему на середине лестницы, что надеется, жених скажет «да».

На это надеются все, но в воздухе носится неуверенность. Позади невесты сестры возятся со шлейфом, и «Три звезды» успевают сыграть марш еще раз, прежде чем невеста оказывается в дверях в сад, и гости хлопают, сраженные ее красотой. Невеста продолжает свой путь через лужайку, тонкие каблуки утопают в земле, на полпути к столу правая туфля застревает основательно, но одна из сестер тут же подбегает и вынимает туфлю, отряхивает ее от земли и надевает на затянутую в белый шелковый чулок ногу невесты, шествие продолжается, и становится понятно, зачем невесте на свадьбе нужны подружки. И чем ближе подходит невеста, тем скорее испуганным, нежели радостным кажется узкоплечий жених в темных очках с хвостом. Уполномоченный из ратуши понимает, что поступит правильно, если не будет растягивать церемонию, — молодые еще не успели ничего понять и едва открыли рот, как их уже соединили узы Гименея, и теперь они считаются законными супругами. Все собрание выдыхает с облегчением.