Прегрешение - [4]

Шрифт
Интервал


Якобу Алену приснилось, будто на него падает облако и он в нем задыхается. Вообще-то он не боялся умереть, и если думал о смерти, то вполне спокойно. Жить, потом уйти из жизни — ни в том, ни в другом не было ничего необычного. Дни все походили один на другой. Каждое утро он просыпался в половине пятого. Распорядок тоже был установлен раз и навсегда: бритье, умывание, завтрак, дорога в порт. Он еще ни разу не опоздал на работу. Он разгружал суда из Сантоса, Гонконга, Калькутты, разгружал суда из Ростока, Архангельска, Шанхая. Вечером он возвращался на машине по запруженным толпой улицам в свой маленький домик почти на самом берегу Эльбы. Ему нравилось здесь жить, и казалось, ничто в мире не заставит его уехать отсюда. И однако же, река, и дом, и сад поблекли в его глазах с тех пор, как несколько лет назад у него умерла жена. Умирала она тяжело — много месяцев промучилась, и, закрыв ей глаза, он ощутил это как избавление, не для себя, для нее, хотя они были счастливы вместе, хотя и не имели детей. После смерти жены Ален забросил свой участок, в теплые дни он теперь часами сидел на берегу, ничего не делая, просто сидел и глядел на воду, невозмутимо текущую к морю. А если погода портилась, колдовал над своими марками. Сослуживцы и соседи давно прекратили всякие попытки хоть как-то нарушить его тоскливое уединение. Никто больше не острил, никто не задавал вопросов, и Якоба это вполне устраивало.

А теперь вот случилось так, что он увидел во сне, как на него падает облако, грозя задушить его. Страх выгнал его из дома и заставил через сад добежать до реки, над которой висел туман. Он услышал мотор лоцманского катера, немного погодя — плеск речной воды, и привычный звук успокоил его. Утро выдалось прохладное. Кусты истекали влагой. Ален обхватил себя руками и глубоко вдохнул.

Что-то изменилось с тех пор, как он повстречал Элизабет Бош. Он бранил себя на чем свет стоит за то, что так глупо сбежал из села; сейчас, обдумывая свой поступок, он не находил никаких разумных объяснений: то ли побоялся, что его насильственно лишат привычного уклада, то ли побоялся вызвать к жизни нечто, с чем потом не сумеет справиться — поди угадай. А может, он опасался насмешек и подковырок. Мол, седина в бороду, вторая молодость и все такое прочее. Грузчики — народ не церемонный. А может, он просто вспоминал Грету, свою жену, и то, как тяжело она умирала. Дом был ему нужен, а не ей. А ему он был нужен потому, что он знал: она не может забыть другого, своего жениха, который подорвался на мине в первый же день войны. Якоб Ален надеялся, что здесь, на берегу Эльбы, она больше не будет жить памятью о мертвом. Он соглашался на сверхурочные, потому что денег не хватало. В те времена и на пасху, и на рождество он пропадал в порту. Вот потом, когда дом будет готов, они станут наслаждаться каждым днем, ездить в разные страны. «Потом» — слово, которое он выучился ненавидеть. Оно обманом отнимало жизнь у живых, а до мертвых все равно не доходило.

Якоба вдруг начал раздражать вид сорняков, нагло прущих из земли между плитами дорожки. Он принялся выдергивать чертополох и траву, но вскоре бросил это занятие и только подумал: просто ужас, до чего одичал сад. Он вернулся в комнату, и все пошло своим чередом: бритье, умывание, завтрак, дорога в гавань.


Лето было на исходе. Поднялись цены на нефть, какой-то турок стрелял в папу, Израиль продолжал агрессию в Ливане, в деревне не заладилась уборка урожая. Сперва вышли из строя два комбайна, потом сгорел амбар. Одни считали, что это саботаж, другие — что разгильдяйство. Во всяком случае, община и сельскохозяйственный кооператив заняли по району последнее место. Парторг бранился на чем свет стоит. Председатель кооператива рявкал на людей, бургомистр созывал по нескольку собраний на неделе, в совете царила страшная неразбериха. Элизабет только приберется там после обеда, а вечером, глядишь, все опять вверх дном. Ноги на крыльце никто не вытирал, чашки из-под кофе, пивные бутылки, полные пепельницы стояли и лежали вперемежку с папками, формулярами, записями. Если Раймельт искал какой-нибудь документ, а найти не мог, виновата в этом, конечно же, была Элизабет. Он орал, что из-за своей дурацкой любви к порядку она только все хуже делает, не желал слушать никаких доводов и уверял, что здесь идет битва за социализм, а кому это не нравится, тот пусть сюда и не лезет. В ответ на его слова Элизабет выплеснула ему под ноги грязную воду из ведра и выскочила из комнаты, не дожидаясь, пока он отреагирует.

Обычно за такой ссорой вскоре следовало примирение. Вечером того же дня Раймельт нанес ей визит, вручил бутылку водки, ухмыльнулся и сказал:

— Милые бранятся — только тешатся. А ты какая-то слишком чувствительная. Если бы я из-за всякой ерунды так психовал, я бы давно уже спятил.

Она понимала, чего ему стоило сделать первый шаг к примирению. Она пригласила его в дом, и если верить пекарю, Раймельт только на рассвете, украдкой вышел от Элизабет.

По деревне давно уже ходил слух, что у этих двоих все обговорено и они не сегодня-завтра поженятся. Раймельт наконец-то сбросил рога, которые наставила ему бывшая жена, это когда англичане взяли его в плен, в Норвегии, и запихнули в лагерь. Он слишком долго не возвращался, а когда наконец вернулся, другой лежал в его постели и ходил в его костюме. Грубо исторгнутый из цветущего сада радужных надежд, бывший ефрейтор выкинул захватчика в окно, так что того доставили в больницу с проломленной головой. А Раймельту дали полтора года. За это время жена Раймельта с выздоровевшим любовником перебралась из советской в американскую зону, а оттуда немного спустя и вовсе уехала в Бостон. После этого случая Раймельт не только не желал связываться с какой-нибудь женщиной, но заодно возненавидел и всех американцев, которые уж здесь-то не были виноваты ни сном ни духом. Сам же он пошел добровольцем на урановые рудники, втайне надеясь обрести там вечный покой, но вдруг заделался активистом, и когда каменная осыпь повредила ему плечо, его за былые заслуги назначили бургомистром. А теперь он уже не мыслил себе жизни без этой деревни и без Элизабет Бош.


Рекомендуем почитать
Беги и помни

Весной 2017-го Дмитрий Волошин пробежал 230 км в пустыне Сахара в ходе экстремального марафона Marathon Des Sables. Впечатления от подготовки, пустыни и атмосферы соревнования, он перенес на бумагу. Как оказалось, пустыня – прекрасный способ переосмыслить накопленный жизненный опыт. В этой книге вы узнаете, как пробежать 230 км в пустыне Сахара, чем можно рассмешить бедуинов, какой вкус у последнего глотка воды, могут ли носки стоять, почему нельзя есть жуков и какими стежками лучше зашивать мозоль.


Берега и волны

Перед вами книга человека, которому есть что сказать. Она написана моряком, потому — о возвращении. Мужчиной, потому — о женщинах. Современником — о людях, среди людей. Человеком, знающим цену каждому часу, прожитому на земле и на море. Значит — вдвойне. Он обладает талантом писать достоверно и зримо, просто и трогательно. Поэтому читатель становится участником событий. Перо автора заряжает энергией, хочется понять и искать тот исток, который питает человеческую душу.


Англичанка на велосипеде

Когда в Южной Дакоте происходит кровавая резня индейских племен, трехлетняя Эмили остается без матери. Путешествующий английский фотограф забирает сиротку с собой, чтобы воспитывать ее в своем особняке в Йоркшире. Девочка растет, ходит в школу, учится читать. Вся деревня полнится слухами и вопросами: откуда на самом деле взялась Эмили и какого она происхождения? Фотограф вынужден идти на уловки и дарит уже выросшей девушке неожиданный подарок — велосипед. Вскоре вылазки в отдаленные уголки приводят Эмили к открытию тайны, которая поделит всю деревню пополам.


Необычайная история Йозефа Сатрана

Из сборника «Соло для оркестра». Чехословацкий рассказ. 70—80-е годы, 1987.


Как будто Джек

Ире Лобановской посвящается.


Петух

Генерал-лейтенант Александр Александрович Боровский зачитал приказ командующего Добровольческой армии генерала от инфантерии Лавра Георгиевича Корнилова, который гласил, что прапорщик де Боде украл петуха, то есть совершил акт мародёрства, прапорщика отдать под суд, суду разобраться с данным делом и сурово наказать виновного, о выполнении — доложить.