Прегрешение - [2]

Элизабет Бош жила прямо напротив совета. Она видела, как этот человек вошел туда, снова вышел и начал водить глазами по сторонам, причем сперва спустился на две ступеньки, а потом снова поднялся, пятясь задом. Она подумала, что у него должны быть мохнатые брови. Тут ей вдруг показалось, что он углядел ее за гардинами, и она поспешила на кухню — домывать посуду. Но потом, заняв прежнее место у окна, она увидела, как он сплюнул на землю, прямо под ноги бургомистру, и побежал в «Старую корчму». Раймельт что-то выкрикивал ему вслед, наверняка бранные слова, потому что он всегда стоял в такой позе, когда злился, вернее, не стоял, а переступал с ноги на ногу, вытягивал шею, словно рассерженный гусак, и махал короткими сильными руками.

Их стычка неприятно задела Элизабет, хотя она и не могла бы объяснить почему. Она спустилась во двор, чтобы покормить уток. Уток она держала целую дюжину, каждый год заводила новых, а к рождеству распродавала, что приносило ей дополнительный приработок. Когда она возвращалась со двора в дом, ей вдруг смерть как захотелось выпить стаканчик холодного пивка. Внезапное беспокойство охватило ее, даже не беспокойство, а опасение что-то упустить. Она переоделась, наскоро привела в порядок волосы и тоже пошла в «Старую корчму», слишком поспешно, как заметила на полпути. Хотела повернуть назад, потом раздумала.

Якоб Ален занял место неподалеку от стойки и пил уже пятую рюмку, хотя водка и не лезла ему в горло. Но чем больше он пил, тем муторней становилось у него на душе. Его раздражало, что приходится пить польскую водку, а заказывал он русскую. Его раздражала несвежая скатерть, которую он разглядывал и на которой лежала газета. Его раздражал дурацкий вымпел на стене, трофей местного кегель-клуба. Он не любил нарываться на скандал, но тут взял газету и с размаху швырнул ее на стойку.

— Бред собачий, — крикнул он. — Все бред, все как есть!

Хозяину меньше всего хотелось ввязываться в щекотливый разговор с захмелевшим гостем. Он спросил, не пожелает ли тот еще чего-нибудь, но Якобу показалось, будто этот малый с бледным лицом и пивным брюшком смотрит на него свысока.

— Да, — крикнул он и громыхнул кулаком по столу. — Пожелаю чистую скатерть!

Этим он еще сильней задел честь хозяина. Несколько дней назад тот вторично написал в правление кооператива, чтобы ему либо поставляли скатерти в достаточном количестве, либо разрешили взять прачку с почасовой оплатой. Он еще никому не давал права упрекать его в неряшестве. Он даже занял первое место в соревновании. Поэтому он попросил Якоба расплатиться и покинуть его заведение, у нас здесь не место для скандалистов, все равно, откуда они прибыли, хоть из Рима.

Именно в это мгновение Элизабет Бош переступила порог трактира. Мужчины были настолько увлечены своей перебранкой, что ее не заметили.

Покидать заведение он не собирается, заявил Ален, мало того, он желает получить еще рюмку водки, а платить будет, когда сочтет нужным, он человек свободный и сумеет постоять за себя хоть в Риме, хоть еще где.

Элизабет Бош сидела на скамье перед открытым окном. Под перекрытиями веранды слепили свои гнезда ласточки. Птенцы неумело махали крылышками. Женщина неподвижно смотрела на улицу, теперь ей было стыдно, что она пришла, и стыдно за Якоба, который оказался пьяницей.

— Перестаньте драть глотки, — вдруг сказала она, — есть люди, которым по душе тишина.

Она и сама удивилась, услышав собственный голос. Вдобавок ей было неприятно, что оба крикуна, а заодно и молодые люди, убивающие время возле игральных автоматов, все на нее уставились. Она заказала сельтерской, и хозяин подал ее немедля, отчасти затем, чтобы доказать этому сварливому типу, что здесь свои порядки и обычаи.

В пивной разом все стихло. Слышно было, как щебечут ласточки и катятся шарики в игральных автоматах. Оттуда доносился детский смех. Ален буркнул, что хочет заплатить. Хозяин выписал ему счет, чего обычно никогда не делал, отодвинул от себя чаевые, которые хотел ему дать Ален, и, не промолвив больше ни единого слова, ушел к себе за стойку и начал перемывать стаканы.

Якоб Ален уже жалел о своей вспыльчивости.

— Вы неверно обо мне судите, — сказал он. Но его слова были адресованы не столько хозяину, сколько Элизабет Бош, впрочем, никто не обратил на него внимания Он почувствовал себя очень чужим и очень одиноким, хотел встать и уйти и остаться тоже хотел. Наконец он все-таки решил уйти, но задержался возле женщины и, сам не понимая, что с ним происходит, вдруг протянул руку и провел тяжелой пятерней по ее волосам. После чего покинул трактир.

Какое-то мгновение Элизабет Бош сидела неподвижно, потом вдруг вскочила и выбежала вслед за ним, даже не заплатив за сельтерскую. Ей было все равно, что подумает хозяин, что скажут люди в деревне. Она догнала Алена и пошла рядом с ним, а он шмыгнул носом и сказал:

— Я вовсе не пьяница.

Деревенская улица шла под гору, описывала крутую дугу и убегала между полями к заброшенной шахте, карьер которой заполнился водой. Вот к воде они и направились и сели на краю обрыва. В маленьком озерке отражалось заходящее солнце. Над водой гулко разносились голоса купальщиков.