Преграда - [10]

Я уже почти спала, когда вернулся жилец из соседнего номера и бесцеремонно хлопнул дверью. Потом я услышала стук двух упавших башмаков, брошенных, видно, из одного угла комнаты в другой. Стук такой громкий, что можно было подумать: «Сосед носит солдатские бутсы». Теперь он ходит в носках, но рассохшийся паркет скрипит от каждого его шага, и я невольно слежу за всеми его перемещениями, как он идёт от туалетного столика к тумбочке, потом от тумбочки в ванную комнату… Из его ванной комнаты, смежной с моей, до меня доносится позвякивание зубной щётки в стакане, резкий звук от падения на кафельный пол какого-то серебряного или никелированного предмета, шум воды, наполняющей ванну… Увы, от меня не сокрыто ни одно действие запоздалого постояльца… Я жду, исполненная отвращения и покорности, чтобы сон хоть на несколько часов выключил из жизни этого ненавистного мне незнакомца, этого господина Икс, которому я желаю если не смерти, то внезапного паралича… Я жду, когда же наконец он перестанет бродить по номеру, громко зевать, откашливаться, прочищая горло, харкать, пробовать свой баритон звуками «гмм-гмм», от которых звенит посуда на столике у моего изголовья.

Потолок надо мной дрожит от чьих-то шагов. Теперь оживает и слева соседняя с моей комната – оттуда доносятся мелкие шажки и резкий женский голос с агрессивными интонациями. Эта женщина, видно, ссорится с кем-то, чьи ответы я не слышу. Можно предположить, что она спорит по телефону… Я жду. Я противопоставляю этим разнообразным шумам неподвижность притаившейся до поры до времени грабительницы. Я едва дышу, словно желая этим подать пример тишины…

Раздаётся звонок в коридоре, раз, два, три раза, десять раз. Кто-то без конца нажимает кнопку нервными пальцами. Потом я слышу, как останавливается лифт – пум! – гулко разносится по этажу, и кто-то с маху захлопывает железную дверцу кабины… Это типичная ночь в гостинице. И в своей жизни, которая бросала меня из гостиницы в гостиницу, я перестала считать эти мучительные ночи, когда стук ботинок об пол, хлопанье дверей, чей-то кашель – все эти звуки человеческих стойл медленно отмеривают вяло текущие часы ночи. На фоне постоянных звуков храпа мне не раз приходилось быть свидетельницей весьма жестоких сцен: револьверный выстрел сумасшедшего, дикий крик одной истеричной дамы, кошмарные вопли игрока из Монте-Карло, спустившего всё до нитки. Перегородки между номерами, словно сделанные из тонкого картона, не раз позволяли мне расслышать и более тихие звуки – вздохи, шорохи любовных объятий, которые я безжалостно прерывала искусственным кашлем, а иногда и просто ударом кулака о стенку – последнее время я стала совсем уж нетерпимой к чужому сладострастию…

Ничто меня, впрочем, уже не вынуждает терпеть и дальше множество мелких ночных пыток, неизбежных, когда живёшь в гостинице. Если я захочу, то могу хоть завтра переехать на тихую виллу здесь, на Лазурном берегу, или в комфортабельную квартиру в Париже, поскольку смерть моей невестки Марго сделала из меня рантьершу. Двадцать пни. ТЫСЯЧ франков ренты для такой женщины, как я, – это богатство. Но всё дело в том, что я не хочу, не умею. Собака, которую долго не спускали с поводка, не бежит, когда ей дают волю, а продолжает привычно идти рядом с хозяином, инстинктивно соразмеряясь с длиной уже не существующей цепи. А я вот продолжаю свою привычную гостиничную жизнь. Почему же, спрашивается, мне её не продолжать? Еженощно прерываемый сон, отсутствие покоя, неупорядоченная еда, кофе с цикорием, голубоватое разбавленное молоко – всё это является частью моей судьбы.

К тому же, с тех пор как я бросила сцену, у меня появилось желание, довольно, к слову сказать, эгоистическое и даже, более того, порочное, – отдыхать по утрам, когда большинство людей уже работает. Признаюсь, что мне особенно сладко слышать в тот час, когда наступающий день начинает синеватым светом пробиваться сквозь щели ставен, как коридорный стучит в соседние с моим номера, и я представляю себе, сколь тяжело просыпаются люди, чувствующие себя совсем разбитыми, с каким отчаянием они зевают, а тут ещё спешка, и льёт дождь, и страх опоздать на поезд… Гадкое чувство реванша заставляют меня зарыться в тёплые простыни, и я только успеваю пробормотать: «Что ж, теперь их очередь», прежде чем снова погрузиться в сон, в дневной сон, лёгкий, полный сновидений, почти сознательный, озарённый изнутри странными светилами, что сопутствуют снам, а снаружи – дневным светом, который сочится сквозь неплотно прикрытые веки…

Должно быть, уже поздно, но электрические стенные часы отмеряют время лишь едва слышным скрипом каждые шестьдесят секунд. Майя и Жан уже, наверное, перестали ссориться, а может, и мирятся?.. В соседней комнате храпят – простой, величественный храп, всякий раз прерывающийся на выдохе сухим, кратким всхлипом «клок», звучащим одновременно и смешно, и зловеще. Этот тип храпа я знаю и предпочитаю его нарастающему храпу, который начинается едва слышно, постепенно набирает силу и завершается надрывным кашлем. Большой нос Массо издаёт, наверное, ужасающие звуки, а может курильницу опиума ещё не погасили, и она горит прибитым пламенем под каплей потрескивающего сока…