Предубеждение, или Не место красит человека, человек – место - [9]

К довершению своей карикатурности, Фролов обладает еще сентиментальностью карамзинского Эраста[8]. Когда Славомирский ругает его, у него являются слезы на глазах; защищает звание станового он со слезами на глазах; когда его Славомирский гонит от себя, он почтительно кланяется со вздохом; наконец, отдавая свои последние деньги первой встречной дуре, он выказывает нежнейшую чувствительность, которая может равняться только его бестолковости. О добросердечный и наивный Эраст! Сердце твое не могло вынести слез госпожи Душкиной, и ты отдал ей все, что имел! Что же теперь будет с тобою? Завтра, по всей вероятности, пред глазами твоими явятся новые несчастные, гораздо более нуждающиеся в твоей помощи. Ты захочешь помочь им, но – увы! – ты уже не в состоянии это сделать: ты все отдал госпоже Душкиной, для отдачи ростовщику Чеснокову, и теперь ты сам ничего не имеешь!.. Как должно терзаться твое сердце чувствительное при виде горестной бедности, которая неминуемо тебе встретится в стане твоем, среди тридцати тысяч людей, коих жизнь и счастие тебе вверены! О чувствительный, но безрассудный Эраст! Сколько раз кровию обольется сердце твое при виде нищеты, коей ты не можешь помочь, при виде слез, кои не можешь отереть! Сколько раз проклянешь ты свою чувствительность расточительную, когда неумолимый рассудок предаст тебя в жертву мрачному раскаянию! О Эраст, Эраст! Отчего природа, сия общая мать наша, снабдив тебя редкою чувствительностью, не наделила тебя здравым смыслом? правда, теперь ты счастлив, ты вознагражден за свой чувствительный поступок выгодной партией; по вспомни, о простодушный Андрей Николаич, что редко в сем мире встречаются смертные столь глупые, как Славомирский!..

Мы могли бы подробно проследить и за Славомирским и выставить на вид многие черты его нравственной низости. Мы могли бы распространиться о том, как он из военной пошел в гражданскую службу и был недоволен тем, что здесь нельзя прямо приказывать, а все нужно советоваться; могли бы привести его рассказ в том, как он отличался в гражданской службе, прогоняя честных людей за взятки и держа при себе взяточников за честность; могли бы рассмотреть те основания, по которым он ненавидит взятки, говоря, что «дворянину подкупать подьячего стыдно», словом – могли бы дать десятки доказательств того, как жалок в душе и как ограничен умом этот Славомирский. Но, полагаем, и того, что привели мы раньше, уже достаточно для оценки этого характера. Оставим его в покое: идиот этот Фроловым восхищается, – чего же вам больше?

Читатели, может быть, ждут, что мы займемся еще остальными персонажами пьесы, рассмотрим постройку комедии, скажем наше суждение о ее сценических и художественных достоинствах и пр. Напрасно. Мы уже сказали, что в пьесе г. Львова видим пародию на «Чиновника» и что в этой пародии нам кажется удачно схваченным характер Фролова как обедневшего Надимова. Но вместе с тем мы должны заметить, что вообще пародия эта неудачна. Во-первых, она есть уже повторение первой пародии, что очень много вредит ей. Во-вторых, в составлении этой второй пародии г. Львов, как видно, слишком поторопился и не выказал никакой изобретательности, необходимой для того, чтоб пародия имела самостоятельное значение. Кроме перемены имен и состояния Надимова, г. Львов ничего не изменил в пьесе графа Соллогуба. Там является губернаторский чиновник для следствия; здесь является становой пристав для взыскания долга. Там графиня, в которую чиновник влюблен; здесь генеральская дочка, в которую влюблен становой. Там предлагают Надимову взятку, и он беснуется на сцене, крича о своей добродетели; здесь Фролова упрашивают, и он тоже кричит о долге службы. Там дело разыгрывается очень благополучно тем, что Надимов платит за какого-то глупого господина десять тысяч. Здесь точно так же Фролов платит 800 рублей за глупую бабу. Спрашивается: какая цель, какая надобность в подобной пародии? Ведь уж Надимов достаточно обличен; зачем же еще, в обличение его, сочинять длинную скучную пьесу, в которой опять тот же несносный Надимов, намеренно опошленный и одураченный еще более прежнего, долбит свои заученные, жалкие фразы?.. Конечно, глупость и пошлость имеют тысячи разнообразнейших оттенков, и каждый из них имеет право на обличение. Но надобно же позаботиться о том, чтобы обличение это было хоть сколько-нибудь поживее, поновее и подействительнее. А то ведь нужно признаться, что г. Львов, отлично схвативши пошлую и глупую сторону Фролова, не умел, однако же, сделать его отвратительным в такой мере, как бы следовало. Он заставил Фролова на деле поддерживать свои бестолковые понятия, и хоть это очень забавно, но неестественно. По нашему мнению, такому пошлому пустозвону, как Фролов, не должна была прийти в голову мысль – последовать на деле своим убеждениям. Автор произвольно посадил его в должность станового и заставил вести себя так нелепо – вероятно, с тем намерением, чтобы еще забавнее было прямое сопоставление нравственной низости и умственной ограниченности этого человека с затверженными им идеями, которые он