Предубеждение, или Не место красит человека, человек – место - [8]

прибегать к взяткам, когда с них самих требуют, как это велось искони». Положим, что этого не было в то счастливое время, когда Фролов пошел в становые; но все-таки достаточно ли и надолго ли обеспечена его должность? Губернатора переведут в другую губернию, правитель его канцелярии будет новый, советник в губернском правлении заведется нехороший, просто исправника другого назначат, – все эти обстоятельства могут совершенно изменить положение станового. Прежде с него не требовали, а теперь будут требовать, – и он вынужден будет к взяткам! Он может, правда, не давать; но тогда его через месяц прогонят из службы, несмотря даже на то, что он убил в себе все человеческие чувства и поставил вместо их уважение к долгу службы, под которым он понимает исполнение предписаний исправника. Фролов, впрочем, не боится того, что его прогонят, он даже будет рад этому. Он говорит: «Пусть прогонят; тогда вина не на мне будет перед богом и государем. Была бы моя совесть покойна, а пусть будет, что будет». Славомирский называет его за то благородным и умным малым, но, по нашему мнению, совершенно напрасно. В словах Фролова выражается фамусовское правило: «Подписано – так с плеч долой». Слушая его разглагольствия, вы, может быть, подумали, что он и в самом деле об общей пользе хлопочет; вот он и спешит разуверить вас. «Нет, говорит, что мне общая польза? Бог с ней! Пусть будет, что будет! Мне главное, чтобы самому быть спокойным».

Конечно, выжить человека можно из всякой службы, если он станет идти слишком смело наперекор принятому порядку. Подобные случаи могли десятками каждый день представляться в должности Фролова. Но он ничего не хочет понять; он забрал себе в голову и твердит, что «есть в России места, на которых человек вполне образованный, человек с сердцем, может приносить действительную пользу человечеству». Само собою разумеется, что под этими местами он разумеет места становых приставов, а под вполне образованным человеком с сердцем – самого себя!..

Пораженный благородством убеждений Фролова, Славомирский решается выдать за него дочь свою и требует только, чтобы тот нашел себе службу получше, где бы круг деятельности его был побольше и не в такой мере зависел от предписаний земских судов, исправников и пр. Фролов упирается. По его мнению, снять с себя мундир станового – значит изменить своим убеждениям. В разговоре его с Славомирским по этому случаю выказывается в полном блеске его тупоумие, которому позавидовала бы сама Коробочка. Мы уже видели выше, что Фролов своим убеждением считает предписание земского суда; ему говорят: нельзя ли отложить это предписание или донести, что его исполнить нельзя? – а он отвечает: «Помилуйте, вы заставляете меня изменить моим убеждениям…» Теперь своим убеждением он считает должность станового. «Как, – восклицает он, – я откажусь, из-за чего бы то ни было, от моих убеждений! Никогда, генерал! (Прибавлять к каждой фразе: генерал, составляет также, кажется, одно из коренных убеждений Фролова.) Ведь это я не фразу вам давеча рассказывал… Хороша общая польза!.. Нет, кто решился раз посвятить себя на общую пользу, тот должен быть готов на всякую жертву». Выслушав это, Славомирский готов уже воскликнуть? ну, парень! крепколобый!.. Но он еще хочет испытать Фролова и спрашивает: «Это ваше последнее слово?» Фролов отвечает: «Последнее, генерал». Тогда Славомирский гордо говорит ему: «Ступайте!» Фролов вдруг пугается и хочет, кажется, принести слезное раскаяние. «Генерал!..» – начинает он. Но генерал уже не слушает, а указывает ему на дверь и три раза повторяет: «Ступайте, ступайте, ступайте…» После этого любезного приглашения Фролов почтительно раскланивается (что значит – поучил генерал-то в первой сцене!) и уходите словами: «Бог вам судья, генерал!»

Далее нет на сцене Фролова, но незримо он присутствует в пьесе до конца. О нем говорят, его великодушие всеми превозносится и, наконец, побеждает предубеждение генерала… Читатели знают уже, что Фролов заплатил деньги за Душкину. Об этом она рассказывает Славомирскому, прибавляя, что Фролов держал к ней такую речь: «Родитель, говорит, мой всю жисть копил одну тысячу. Да мне, говорит, куда с ними в деревне-то? царского, говорит, жалованья станет…» Рассказывая это, Душкина плачет, Славомирский – тоже, а Шалаев, племянник Славомирского, лежебок и картежник, крепится, чтоб не заплакать!.. Трогательно!.. В заключение генерал хочет отдать дочь за великодушного станового. Ему говорят, что становой уж уехал; он посылает воротить его. И Фролов, без всякого сомнения, воротится, несмотря на то, что ему так любезно указали дверь в последний раз. Таких людей, как он, можно сто раз обругать, выгнать и потом опять призвать: они не чувствуют оскорблений. Им только бы исполнить долг службы, то есть предписание исправника. Как поддержать свое собственное личное достоинство, об этом они не заботятся, потому что на этот счет из земского суда – нет никакого предписания…

Такова эта личность, которую наши критики хотели принять за идеал. Скажите, возможно ли, чтоб автор мог создавать это лицо как идеал честности и благородства? Мы не думаем. Не смеем утверждать своего мнения как непреложного; но, признаемся, мы не могли представить себе, чтобы вообще нашелся человек, который мог бы увлечься Фроловым и принять его серьезно за что-нибудь порядочное. Мы считаем даже не совсем естественным то, что такой глупец, как Славомирский, мог признать во Фролове какое-то благородство. По нашему крайнему разумению, даже Славомирский не мог не догадаться, что за птица этот Фролов. Нравственный характер Чичикова и упорное тупоумие Коробочки, соединенные с бестолковым хвастовством Хлестакова, ярко выражаются в каждой фразе Фролова. Не заметить их – невозможно, особенно когда Фролов пускается в рыцарские рассуждения о том, как он хочет общей пользы в как должен терпеть по службе за правду.