Представь себе вечность - [6]

Да и еврей нынче не тот пошёл! Кучкуются вместе, с волей каким-то образом связь наладили. Ещё чем-то недовольны! Попробовали бы в 41-м в Киеве, или в Харькове, почём фунт лиха! Да по сравнению с Бабьим или Дробицким яром им тут санаторий устроили, пионерлагерь! Вообще правильно сделал Сталин, что начал их сажать, дошло до него наконец-то. А то совсем обнаглели! Вон, говорят, в Москве раскрыли заговор в самой кремлёвской поликлинике. Врачи-евреи собирались отравить Сталина и всё советское руководство! Ни хрена себе! Теперь уж точно пересажают всех евреев, или, хотя бы, выселят куда-нибудь в Сибирь! И этому докторишке Криницкому, конечно, срок добавят! И пусть даже не мечтает пристроиться в больничку на тёплое место! Ему теперь даже зэков лечить не доверят. Будет лес валить, как миленький!

Но Серёгу не слишком радовала мысль о том, что врач Криницкий будет валить лес ещё лет десять. Ведь столько же лет в этом суровом северном лесу придётся, наверное, проторчать и ему, Серёге. Такая у него собачья служба. Что ж, сам хотел!

Тогда, в 1943-м, будто сам Господь прочитал его мысли. В госпитале выздоравливающий Серёга чем-то приглянулся майору – особисту. Вопреки расхожим представлениям о людях этого ведомства, майор не был угрюмым молчуном. Наоборот: это был весёлый, жизнерадостный дядька, так и сыпящий шутками и прибаутками. Когда майор пригласил его на беседу, Серёга понял, что такой шанс упускать нельзя. С лёгким сердцем, с мельчайшими подробностями он выложил майору всё обо всех, раненых, санитарах, медсёстрах, врачах: кто, что, кому и когда говорил. Интересного было немало, и майор остался доволен. Он первый произнёс заветные слова: «Давай к нам!» Серёга чуть не подпрыгнул от радости, но ему хватило выдержки сделать задумчивый вид. Так началась его служба в органах.

К концу войны вся грудь у него была в медалях. И всё же в родные места он решил не показываться. Матери черкнул – и всё! А года через три, получив отпуск, нагрянул в то село, откуда уходил на фронт. Его Наталочка была ещё не замужем, хоть расцвела ещё краше. На этот раз Серёгин натиск она сдержать была не в силах, тем более в такое голодное время. Пошла в ЗАГС, не пикнув. Серёга любил её остервенело, как бы торопясь отдать долг за потерянные годы. С разницей в один год родились Колька и Танюшка, а Серёга всё никак не мог успокоиться. Часто в минуты близости он кусал, щипал Наталку, выламывал её пальцы. Она всё терпела безропотно. Одна беда: не мог он быть с женой и детьми постоянно! Куда он заберёт их: к волкам и медведям, к власовцам и бандеровцам?! В бараке поселит?! Так и приходится видеться наскоками и наездами! Жизнь лагерная, только и разница, что по другую сторону колючей проволоки!

А Харьков снится ночами! Там цветут каштаны в начале мая, там весело звенят трамваи, там никто уже, наверное, не узнает в нём бывшего полицая… Тем более, что ничего плохого он никому не сделал…

– Сидай, хлопче! – сказал Роман и подвинулся. Марлен Криницкий бросил в костёр охапку еловых веток и устало присел на бревно. Настало время дискуссий.

«Хлопче» – про себя усмехнулся Марлен. Иногда Роман демонстративно так обращался к нему. А вообще-то галичане говорили по-русски гораздо чище, чем восточные украинцы. Казалось бы, всё должно быть наоборот: и живут они дальше от России, и диалект у них особый, труднопонимаемый. А вот поди ж ты! Взять, к примеру, этакого «классического» украинца с Полтавщины или Черкащины. Да он хоть всю жизнь в Москве проживёт, всё равно по его характерному произношению можно сразу догадаться, откуда он родом! А эти говорят по-русски практически без акцента, хоть и ненавидят этот язык. Гибче языки у них, что ли? Наверное, так. Исторически сложилось, что даже простые селяне у них знают несколько языков: и польский, и немецкий, и ещё бог знает какие…

После войны Марлен слышал много всяких ужасов об ОУН, УПА, дивизии СС «Галичина» и тому подобное. Но сейчас, живя с этими людьми в одном бараке, хлебая одну баланду, каждый день общаясь, он не находил в них ничего ужасного. Такие же, как все, и даже получше некоторых. Как-то в бараке после отбоя завязалась большая драка между бандеровцами и уголовниками. Марлен, не раздумывая, ввязался в драку на стороне бандеровцев. Несмотря на то, что уголовники носили наколки с портретами Сталина, серпами-молотами и прочей советской атрибутикой, а эти были явными врагами советской власти.

Почему он это сделал? В первую очередь, в знак благодарности. Ведь если бы не Роман с Андрием, эта блатная нечисть об него ноги бы вытирала. Хмурый, свирепый вид Романа, его взгляд исподлобья заставлял блатных держаться подальше от него и от всех, с кем он дружил. В их число попал и Марлен.

Собственно, дружбой это назвать было нельзя. Они спорили до хрипоты, обзывая друг друга разными словами, но как-то без злобы. Скорей всего, они были товарищами по несчастью. Чаще всего оппонентом Марлена в спорах был Андрий, весёлый молодой человек, который до войны успел окончить два курса Львовского университета. Но иногда к спорам подключался Роман, который, несмотря на внешность лесного разбойника, был неглупым человеком и интересным собеседником.