Предсмертные слова - [2]

«Подойди ко мне, маленькая моя, и подай мне руку», — попросил свою дочь Оттилию ИОГАНН ВОЛЬФГАНГ ГЁТЕ. Речь его становилась все менее и менее ясной. Но очень внятно и громко он потребовал у окружавших его кресло родных, близких, врачей и слуг: «Прибавьте свету!.. Света, больше света!..» Ну, он мог себе такое позволить: был ведь он не только величайшим поэтом Германии, автором «Фауста», но ещё и тайным советником. Свету прибавили, и в половине двенадцатого дня Гёте забился в угол своего любимого вольтеровского кресла и безмятежно «смежил орлиные очи».

Русский бас и командор Почётного легиона ФЁДОР ИВАНОВИЧ ШАЛЯПИН тоже не хотел умирать в потёмках, тем более в весёлом Париже: «Где я?.. — бредил он. — В русском театре?.. Почему в этом театре так темно?.. Скажите им зажечь свет! Чтобы петь, нужно дышать, а нет дыхания…» Ему уже сделали два переливания крови, от третьего он отказался. «Фамилия человека, от которого мне хотели перелить кровь, Шьен (по-французски „пёс“ — В.А.), — объяснил он чешской певице Брожовой, навестившей его перед смертью в доме № 22 по авеню дʼЭйло. — Этак я бы в опере не пел, а лаял». По другим же источникам, последними словами Шаляпина были: «Дайте мне воды — горло пересохло. Мне надо петь, публика ждёт…» Потом «иль бассо» взял за руку жену, стоявшую у изголовья его кровати, и сказал: «За что я должен так страдать?.. Маша, я пропадаю…» Правда, по словам его сына, Фёдора, последнее, что Марья Валентиновна услышала от мужа, было доверительное: «Кушайте меньше». Похоронили Шаляпина, первого народного артиста Республики, на парижском кладбище Батиньоль, где он присмотрел и купил участок для всей своей семьи: «Пока нельзя лечь в родную землю, будем лежать здесь все вместе». На отпевании в храме Александра Невского были артисты, художники, министры и даже президент Французской Республики. Любимица парижской публики Эдит Пиаф возложила на гроб венок из белых роз со словами: «Соловью России от Воробушка Франции».

И великий юморист Америки О. ГЕНРИ, он же УИЛЬЯМ СИДНЕЙ ПОРТЕР, умирающий от тяжелейшего цирроза печени в нью-йоркском отеле «Каледония», попросил сиделку Энни Партлан: «Не гасите свет. Я не хочу возвращаться домой в темноте». И добавил: «Только не впускайте ко мне жену…» Ещё бы! «Великий утешитель», как его окрестила Америка, побаивался жены, а под кроватью у него были спрятаны девять пустых квартовых бутылок из-под виски. Это засвидетельствовал вызванный сиделкой доктор Чарльз Хэнкок. О. Генри уже позабыл, что его жена, Сэлли Колман, давным-давно ушла от него.

И певцу «Отверженных», великому французскому романисту ВИКТОРУ ГЮГО, умирающему от воспаления лёгких, было темно. «Я вижу чёрный свет…», — уверял он детей, Жоржа и Жанну, стоявших возле его смертного ложа. Незадолго до кончины он сказал другу по-испански: «Скажу смерти: „… добро пожаловать“». В день смерти Гюго, в полдень 22 мая 1885 года, над Парижем разразилась страшная буря с громом и градом. Наутро убогие дроги, запряжённые парой одров, как и просил писатель в завещании, провезли гроб с телом Гюго по улице Эйлау, в этот день уже переименованной в улицу Гюго, к Триумфальной арке, где он и был установлен на громадном катафалке. Несмотря на протест архиепископа парижского, Гюго погребли в Пантеоне, которому по этому случаю был возвращён статус «государственной усыпальницы великих людей Франции». Гроб провожало два миллиона человек.

«Тьма, ах, какая тьма», — шептал в полусознательном состоянии ГИ де МОПАССАН, умирающий от паралича мозга в лечебнице для душевнобольных доктора Бланша в парижском пригороде Пасси. Его упрятали туда, когда у него развились мания величия и мания преследования, а его ум, «чуждый страданию», погрузился в беспросветный мрак. Однажды он приставил дуло револьвера к виску и нажал курок. Но выстрела не последовало — барабан был пуст, и тогда Ги полоснул себя бритвой по горлу. Когда его слуга вбежал в комнату, он спокойно сказал ему: «Видишь, Франсуа, что я наделал. Я порезал себя. Это же истинное сумасшествие». В лечебнице он колотил в двери и кричал: «Бог, вы самый ничтожный из всех богов! Я убью вас! Я заражу вас чёрной оспой!» Доктор Бланш рассказывал в парижских салонах: «Господин Мопассан превратился в животное». Мопассан выводил на бумаге бессмысленные каракули: «Это самый великий мой роман!» Эти слова остались последними в скорбном листе французского романиста, снедаемого дурной болезнью. И вот — помрачение рассудка, припадки буйства, сумасшествие, попытки самоубийства и смерть в смирительной рубашке на железной койке посреди лечебницы в Пасси. Его слуга Франсуа уговорил врачей дать возможность хозяину попрощаться с его любимой яхтой «Bel Ami» («Милый друг»). При виде её взгляд Мопассана сделался осмысленным. Он долго не мог оторвать глаз от лодки, которую называл своей «главной возлюбленной», шевелил губами и что-то долго-долго говорил, обращаясь к ней. Потом погрозил ей кулаком, послал воздушный поцелуй и, в конце концов, взяв горсть песку, швырнул в её сторону.

Темнота подкрадывалась к Нобелевскому лауреату 1932 года